В этом городе жил спрут. Говорят, что первые его щупальца появились здесь ещё в 16 веке, но жители смогли их обездвижить, потому, что тогда люди ещё умели смотреть на мир своими глазами. Прошло время, в городе с тех пор многое изменилось, изменились и сами жители. Многие из них считают, что спрута никогда не было, (несмотря на то, что в народной памяти сохранился его желтоглазый облик и страшные деяния), что он явился из области преданий и сказок, из тёмного народного сознания, из древних первобытных представлений.
Однако, разучившись видеть факты, жители разучились их оценивать и понимать происходящее. А факты присутствия спрута громоздились уже один на другой, как скалы, тесня и не позволяя дышать. Люди привыкали дышать воздухом, отравленным дыханием спрута, и от свежего ветра начинали испытывать головокружение и страх, стремились поскорее спрятаться, скрыться.
Некоторые из них, чтоб не бояться, не впадать в отчаянье пили водку. Другие увлеклись игрой, которая называлась словом «работа», и представляла собой перекладывание разнообразных кубиков сначала в одном, а потом в обратном порядке.
А работать по-настоящему люди разучились. Никто из них не мог вырастить хлеб, дерево, построить дом, сшить платье, исцелить болезнь…
Ещё в прошлом веке в каждый дом пришли газеты. Жителей обязали ходить на собрания, в школы, в театры, где их отучали видеть и мыслить самостоятельно и приучали думать одинаково. Любое явление жизни, прошлое и настоящее рассматривалось с определённого угла, и суждение об этом формировалось одно на всех. И, если даже кто-то продолжал ещё видеть, то ему, чтоб не становиться изгоем, приходилось научиться быть незрячим, таким, как все. А если всё же человек оставался при своём мнении, то его объявляли сумасшедшим или он исчезал.
Постепенно люди оставляли свои дома, где у них на огородах росли яблони и картошка и переселялись в общие большие дома, состоящие из множества келий, разделённых тонкой перегородкой. И жизнь каждого становилась до мельчайших подробностей известной соседям.
Огороды и поля превращались в пустыри, а продовольствие для города поставлялось из далёких, никому неизвестных деревень. Жители города тем временем всё играли в игру, называемую работой.
В каждую семью, в каждую келью проник «глаз», через который жителям демонстрировали мир; и они, никогда не видя этот мир собственными глазами, судили о нём с точки зрения «глаза».
Пустели окрестные сёла, предместья застраивались многоэтажными домами, и город разрастался, разрастался… Как разрастался невидимый спрут.
Если кто-нибудь не хотел переезжать в кельи, покидая родные дома и, то эти дома по ночам сгорали. Один за другим. Чудом спасшиеся жильцы, заподозрив, что их дома горят не случайно, жаловались знакомым. Но те склонны были видеть во всём происходящем либо вину самого жильца, либо досадную случайность. Иногда страдальцы шли в суд, чтоб добиться справедливости, но в глазах судьи загорался жёлтый огонёк, напоминающий глаза спрута, и осмелившиеся догадаться, исчезали…
А не осмелившиеся догадаться не замечали, что люди исчезают, что рядом с ними умирают от голода и отчаянья старики и дети. Что в их собственных семьях зачастую происходит неладное – вдруг блеснёт у кого-нибудь из близких в глазах жёлтый огонёк, и человека станет не узнать. Или от несчастного случая погибнет брат, попытавшийся заступиться за друга; начнёт вдруг пить «горькую» сын или дочь. Особенно не хотели видеть всего этого богатые жители, как не замечали они в собственных глазах жёлтого отблеска…
На месте сёл, на бывших хлебных полях вырастали каменные джунгли, огороженные огромным заборами, а кто там поселялся, было тайной.
Вокруг города вырубались леса, а в городе — парки и деревья, исчезали певчие птицы, месяцами не было солнца.
Иногда горожане ненадолго прозревали, начинали волноваться, по городу ползли слухи, и несколько раз даже случилось так, что жители выходили из келий, собирались у подъезда и, посовещавшись, писали письмо мэру. После этого жильцов расселяли в разные дома в разных концах города. Некоторые из них гибли под колёсами машин или при неожиданном пожаре. А порой умирали в больницах от сердечного приступа…
В городе появилось много чужаков, что селились в опустевших квартирах или в новых небоскрёбах. У некоторых из них время от времени вспыхивал в глазах знакомый жёлтый свет. А некоторые были жителями тех далёких деревень, чудом спасшиеся от бедности и пьянства, от непосильного труда, что свалился на их плечи за всех горожан. Эти были так счастливы, так рады своему спасению, чудесной перемене в жизни, что готовы были служить в городе кому угодно и чем угодно, лишь бы жить в нём.
Жители города не знали, что далёкие деревни давно уже опустели, что хлеб, который они едят, сделан не из пшеницы, масло не из молока, и самого молока давно нет, потому, что некому растить коров. Они-то были уверены, играя в работу, что настоящую работу кто-нибудь продолжает делать вместо них.
Были в городе храмы, где усталые пытались обрести покой, обманутые — правду, отчаявшиеся — надежду. Они думали, что Тот, Единственный, Который может дать всё это, как затворник, живёт в храме. Приходили, молились, а когда уходили, то закрывали дверь и оставляли Его одного за кованой дверью, за толстыми стенами. Так же делали и священники, которых горожане осуждали, что они не святые. И храмы тоже пустели.
От тесноты, от вечной и непрекращающейся игры в работу, от жажды власти и наживы, которой заразились очень многие в отравленном спрутовым дыханием городе, жители окончательно потеряли зрение, утратили чувство меры и общий язык. Каждый оставшийся в живых бедняк думал, что страшная участь соседа его минует. Что его не выселят из дома, не ограбят, не убьют – надо только работать, жить незаметно, осторожно и ни во что не вмешиваться. Каждый богач думал, что его, умного, сумевшего всех обмануть, тоже не постигнет печальная участь соседа — спившегося, состарившегося, бедного, больного – были бы деньги. И каждый жил сам по себе, в одиночку. У бедняка, пока он таился и робел, исчезли друзья и соседи, и он уже давно был окружён чужими равнодушными людьми. Вокруг богача остались только такие же, как он, с горящими жёлтыми глазами, жаждущие поскорее занять его место. И щупальца спрута добрались до каждого порога.