Художник Исаак Левитан (иллюстрации опубликованы ниже)

Левитан и Истринский край 

Весной 1884 года Исаак Левитан заканчивает  Московское  училище живописи, ваяния и зодчества и  едет в  Саввинскую слободу под  Звенигородом, где  работает на этюдах вместе  с другими живописцами.

Природу художник любил восторженно. Он благодарен ей был  еще  и за то, что она могла дать ему душевное спокойствие, в котором Левитан, с его перепадами настроения, приступами тоски и неудовлетворенности собой, так нуждался (увы, в его жизни были попытки самоубийства…). Он мог неделями пропадать в лесу,  подолгу созерцать особую жизнь природы, открывающуюся внимательному  взгляду. По-видимому, он обладал  какой-то особой тонкостью психофизиологической организации – чрезвычайной отзывчивостью на «токи» природы. Родственники живописца вспоминали, что с ранних лет он любил бродить по полям и лесам, подолгу созер­цать «какой-нибудь закат», а когда наступала весна,  «совершенно преображался и суетился, волновался, его тянуло за город».

Его существом владело страстное желание «воспламенить» людей любовью к красоте мира, приблизить их  души к  «норме» — светлой мере бытия, которую несет в себе природа.  Левитан  остро чувствовал и стремился выра­зить на холсте – его же словами — «божественное нечто, разлитое во всем, но что не всякий видит, что даже и назвать нельзя, так как оно не поддается разуму и  анализу, а постигается любовью».

В результате поистине вдохновенной работы в эти летние  месяцы 1884 года  появляется целый цикл картин, посвященных  звенигородской природе.

В это же время,  в середине июля, совсем недалеко — в  2-3 верстах от Левитана – в  Звенигороде обитает прибывший из Воскресенска (наша сегодняшняя Истра) Антон Чехов. Он  заменяет в  звенигородской  больнице  земского врача. Правда, недолго – две недели, но, по-видимому, это не помешает  Левитану и  Чехову  встретиться – для обоих встреча была желанна.. И действительно, к тому времени  Левитан стал  своим  человеком в семье Чеховых. Сестра  Чехова – Мария Павловна  вспоминала: «Левитан стал постоянно бывать у нас и сделался для нашей семьи  близким человеком».

Вполне вероятно, что при встрече Антон  Павлович поделится с Левитаном, в том числе, и  своими воскресенскими  впечатлениями о чудесной природе, что по берегам Истры. Скорее всего, не в последнюю очередь это обстоятельство повлияло на решение Исаака Левитана  в следующем году направиться на этюды в окрестности  Воскресенска.

Итак, с весны 1885 года — новая страница творчества Левитана — истринская.

Начнется она с деревеньки  Максимовка. Сюда ранней весной, наслышанный  о красоте здешних мест, Левитан приезжает  на этюды. Красота здесь и  вправду замечательная:  со взгорья, на котором расположена Максимовка,  открываются живописные дали — леса, луга, долина реки, виден отсюда и Ново-Иерусалимский  монастырь.

Но весна 1885 года у Левитана выдалась какой-то особенно нервной. А ведь  его картины имеют уже успех на передвижных художественных выставках, ими восторгаются ценители живописи, кое-какой появляется материальный достаток… Вновь Левитана одолевают тревожные, мрачные  мысли, ему не сидится на месте – то он в Москве, то объявляет, что едет на Кавказ (правда, оказывается, что был это  отнюдь не  Кавказ), то снова  он в Максимовке. Михаил Павлович Чехов, младший брат Антона, в своих воспоминаниях замечает: «Как известно, на  Левитана находили иногда припадки  меланхолии. В таких случаях он брал ружье и уходил на неделю или две из дому до тех пор, пока жизненная радость не охватывала его снова».

Правда, на сей раз эта  «жизненная радость»  недолго его охватывала…

 «С беднягой что-то творится недоброе. Психоз какой-то начинается», —  читаем мы  в одном из майских писем А.П.Чехова.  

И далее в  продолжение письма: «В конце апреля вернулся откуда-то, но не из Кавказа…Хотел вешаться…Взял я его собой на дачу и теперь прогуливаю… Словно бы легче стало…».

Действительно, «легче стало», причем значительно легче!… Но о какой тут даче идет речь?  Конечно, о даче в имении Алексея Сергеевича и Марии Владимировны Киселевых в соседнем  Бабкино.  Здесь с начала мая почти вся семья  Чеховых – в качестве  дачников. Волею судеб Левитан и Чеховы оказались соседями.

М.П. Чехов  вспоминал: «В верстах трех от нас, по ту сторону реки, на большой  Клинской дороге, находилась деревня  Максимовка. В ней жил горшечник  Василий, горький пьяница, пропивавший буквально все,  что имел, и не было времени, когда жена его, Пелагея, не ходила брюхатой. Художник Левитан, приехавший на этюды, поселился у этого горшечника».

Все так счастливо соединилось в  Бабкино… И.И. Левитан: « Я  не дождусь  минуты увидеть  поэтичное  Бабкино: о нем все мои мечты».

Май 1885 года. Пока еще обитая в Максимовке, большую часть дня Левитан проводит на этюдах в окрестностях деревни. А к вечеру теперь, когда совсем рядом его близкие знакомые, направляется в Бабкино, к Чеховым. Застревал у них  до ночной поры, возвращался в свое «горшечное заведение», как шутил Чехов, часто под утро.  Левитан  стал неизменным участником всех деревенских увеселений Киселевых (владельцев  усадьбы) – с их шуточными представлениями, розыгрышами. До прихода Левитана  в  Бабкино  их не начинали. Словом, в полной мере упомянутую «жизненную радость» Чеховы ему вернули…Причем, если  уж Левитан в радости, то он ей отдается целиком, без остатка  — такова его страстная  художнически — эмоциональная натура. Да, безусловно, эта безоглядная эмоциональность, обостренная восприимчивость помогала  Левитану творить. Однако, как известно, у медали две стороны…Увы, Левитан мог из-за импульсивности обидеть, даже оскорбить. Так однажды и  случилось в  Максимовке. О том вспоминали старожилы: очень чем-то обидел он  максимовских   крестьян. Но тотчас же стал терзаться своей виной, однако выйти к крестьянам… Нет, что-то ему мешало. И тогда он попросил  Чехова позвать крестьян. А дальше… Перед собравшимися крестьянами  Левитан встал на колени. Но максимовцы  на художника зла не таили – он  для них был чем-то вроде чудика, немного «не в себе». Пройдет некоторое время, и  Левитан переселится в Бабкино (здесь он будет  бывать и в последующие два года).  Любопытно, как это произошло. М.П. Чехов рассказывает в своих  воспоминаниях: «Как-то лил несколько дней подряд дождь, унылый, тоскливый, упорный, как навязчивая идея. Пришла из  Максимовки  жена горшечника пожаловаться на свои болезни и сообщила, что ее жилец Тесак (Исаак) Ильич захворал… Брату  Антону захотелось его повидать. Мы уже отужинали, дождь лил как из ведра, в большой дом (к Киселевым) мы не пошли, и предстоял вечер у себя дома. «А знаете что? — вдруг встрепенулся брат Антон. – Пойдемте сейчас к  Левитану!» Мы (Антон Павлович, брат Иван и я) надели большие сапоги, взяли с собой фонарь, несмотря на тьму кромешную, пошли. Спустившись вниз, перешли по лавам  через реку, долго шлепали по мокрым лугам, затем по болоту и, наконец, вошли в дремучий  дарагановский лес… Но вот и  Максимовка. Отыскиваем избу горшечника, которую узнаем по битым вокруг нее черепкам, и, не постучавшись, не окликнув, вламываемся к  Левитану и наводим на него фонарь. Левитан вскакивает с постели и направляет на нас револьвер, а затем, узнав нас, он хмурится от света и говорит: «Чёгт знает что такое!…Какие  дугаки!  Таких еще свет не пгоизводил!…».  Мы посидели у него, посмеялись, брат  Антон много острил, и благодаря нам развеселился  Левитан.  А несколько времени спустя он переселился к нам в  Бабкино  и занял маленький отдельный флигелек. Один из  бабкинских обитателей по этому поводу написал  стихи: А вот и флигель Левитана, Художник милый там живет, Встает он очень, очень рано, И, вставши, тотчас чай он пьет. Стены флигелька вскоре покрылись рядами живописных этюдов, и всё бабкинское население с восхищением следило за  «процессом» …  «Бабкино  сыграло  выдающуюся  роль и в художественном развитии творца  русского пейзажа И.И. Левитана», — читаем мы в воспоминаниях  М.П. Чехова. Разумеется, это утверждение бесспорно и для искусствоведов, исследователей творчества  Исаака Левитана.   Все так счастливо соединилось для Левитана в  Бабкино! Красивая, ласковая  природа, радушие  и гостеприимство четы  Киселевых, удивительная творческая атмосфера, невольно созданная обитателями и гостями  Бабкино… А ещё — рядом  были близкие по духу, понимающие его, Левитана,  Чеховы – «милая  Чехия», как  называл их  художник. Так уж сложилось в жизни Исаака Левитана – всё на эмоциональном, до болезненности, пределе, радость и страдание всегда рядом. Но именно  в  Бабкино,  как, пожалуй, нигде,   радости  было больше. Радости и  – душевного равновесия, когда тебя  – со всеми твоими достоинствами  и недостатками – понимают. Всё это помогало  Левитану творить, совершенствовать не только технику,  но и постигать и передавать «сердечный смысл» пейзажей.  Потому так притягивало его Бабкино.  Как — то, отлучившись в  Москву, Левитан  вскоре напишет Чехову:  «Москва – ад, а люди  в ней  черти!!!….Я не дождусь минуты увидеть  поэтичное  Бабкино:  о нем все мои мечты».

<По словам  Антона Чехова, Левитан «чуть не сошел с ума от восторга, от богатства материала» — богатства чудесной природы  Бабкино и его окрестностей.

«Перед моими глазами расстилается необыкновенно теплый, ласкающий пейзаж: речка, вдали лес, Сафонтьево…» — делится своими впечатлениями  Чехов в одном из писем мая 1885 года. Ну, а теперь в  Бабкино обитает  и Левитан. По словам  Антона Чехова, Левитан «чуть не сошел с ума от восторга, от богатства материала» — богатства чудесной природы  Бабкино и его окрестностей.

 «За душу хватающих пейзажи» Бабкино, как о них сказал  Чехов, будто соединили в себе все очарование подмосковную природы.  Её Чехов с тех пор стал называть «левитанистой».

День в Бабкино начинался  очень рано. В семь часов Антон Павлович уже сидел за столиком, приспособив для этого ножную швейную машину, и писал. Но чаще опережал всех Левитан, опережал даже самого раннего из ранних:  садовник Василий Иванович, выходил до света поглядеть на свою «трапику» и «ботанику», а Исаак  Ильич уже спешил по аллее к реке, к  прудам или в соседний лес.

Но жесткого распорядка занятий дачников в Бабкино, конечно же, не было. То с раннего утра рыбалка, столь любимая в семье Чеховых, то поход за  грибами, орехами. Нередко отправлялись поохотиться  в Дарагановский лес. По части охоты  главным был  Левитан  — «ярый охотник», как называл его Антон Чехов. Конечно, охота захватывала его, прежде всего, тем, что она давала  чувство особой близости к природе, была для него, словами  М.М. Пришвина,  «охотой за собственной душой».

Вблизи Дарагановского леса  старинное село Полевшина с барской усадьбой, в то время  нежилой. Места здесь замечательно красивые.  Не  раз с лесной тропы сворачивали  сюда Левитан  и Чехов, чтобы побродить по живописным аллеям парка, заброшенному саду, спуститься к  заводям прудов. Конечно, бывали и  в примыкающей  к усадьбе  церкви  Казанской  иконы  Божией  Матери. Заходили и  в церковную  сторожку — когда  непогода настигала. Да и просто  навестить уже знакомого им сторожа. Заводили с ним разговор о покинутом  хозяевами дворянском гнезде…

В этих  полевшинских местах Левитан бывал и раньше, еще живя  в  Максимовке. Покинутость  усадьбы приобретала  в его глазах ореол  романтики, а это так много значило  для  впечатлительной души Левитана… Здесь он много рисовал, в том числе делал наброски этюдов полевшинской церкви. Примечательно, что  в творчестве Левитана  прослеживается, если и не пристрастие, то, несомненно, склонность  к изображению старинных церквей, колоколен, ветхих деревянных часовенок. А ведь он не был верующим православным христианином!  В своем отношении к религии Левитан  был близок А. П. Чехову. Одинаково уважительно относясь к различным формам  вероисповеданий, он был чужд ортодоксаль­ности в любом из них. Религиозная  вера была дорога ему духовными откровениями, идеально нравственными стремлениями   к «божественному нечто, разлитому во всем», существование которого он так сильно чувствовал сам.

Несомненно, Бабкино еще больше сблизило Левитан и  Чехова. Дружеские  отношения их стали подлинно сердечными. В каждодневном  непринужденном общении  в полной мере раскрывались все нюансы черт характера, все его  «закоулки». Но то, что раскрывалось, не отталкивало, а наоборот, сближало — безграничная любовь  к природе, родство вкусов, стремление преодолеть прозу и пошлость действительности. Хотя, безусловно, Чехову в гораздо  большей степени  была присуща  рациональность.  Кстати сказать, отрезвляющее воздействие Чехова весьма часто требовалось  экзальтированному Левитану. С другой стороны, Чехов стремился  учиться  необыкновенной  левитановской чуткости к неуловимым изменениям в жизни природы, к многообразным ее состояниям. Он восхищался способностью Левитана предельно остро видеть природу как явление не только многогранное, но и имеющее душу. Недаром  Левитан  часто вспоминал Ф. И. Тютчева, сказавшего, что природа «не слепок, не бездушный лик. В ней есть душа, в ней есть свобода, в ней есть любовь, в  ней есть язык».

Словом, это было взаимное творческое и человеческое обогащение двух замечательных людей – Левитана  и Чехова.

А позже Левитан  оценит Чехова  как «пейзажиста в литературе»: некоторые из его описаний природы Левитан считал  «верхом совершенства».

Находясь в Италии – великолепной, изумительной Италии, изобилующей всевозможными красотами, Левитан с грустью пишет: «Бог знает, что дал бы, только побывать бы денька два в  Бабкино»…

В  воспоминаниях  Марии Павловны, сестры Чехова,  об усадьбе Бабкино есть такая строчка:  «А  из  Воскресенска, из  Нового  Иерусалима  доносился бархатный голос колокола».

Да, к монастырскому колокольному звону прислушивались. Но не только – обитатели Бабкино не раз бывали и в самих монастырских стенах. В первую очередь,  Чехов и Левитан. Для больших  любителей пеших прогулок и путешествий, каковыми были   Левитан  и Чехов, каких-нибудь  4 версты  не являлись  препятствием. Да и  все окрестности  Бабкина  были  ими исхожены.

Весьма  вероятно, Исаак Левитан побывал  и  в самом  Воскресенске. Думается, Чехов, находясь  в Ново-Иерусалимском монастыре, не мог не показать другу  городок, где он и его семья обитала в летние месяцы, начиная с 1881 года. Вот  церковь Вознесения, а вот, недалеко от нее, здание    училища, где преподавал  брат  Иван …Побродили немного по уютным зеленым улочкам  Воскресенска  и – обратно, в  Бабкино. Кто знает, может  быть,  в каком-то из пейзажей Левитана есть частичка  и  нашей Истры?…

Но вернемся к дачной жизни в  Бабкино. М.П. Чехова отозвалась  о ней так: «Редко в нашей дальнейшей жизни было столько искреннего веселья, юмора, сколько было их в  Бабкине». Надо сказать, Чеховы  были неистощимыми выдумщиками шуточных представлений, импровизаций и розыгрышей. Тон всему задавал  Антон  Павлович – «главный режиссер и сценарист». Он вовлек  в  театральные представления и Левитана – тот оказался неплохим актером! Поистине, в Бабкино царила удивительная атмосфера неподдельной радости, соединенная с преклонением перед тихой прелестью природы. Неслучайно, будучи  уже  в Италии – великолепной, изумительной Италии, изобилующей всевозможными красотами, Левитан с грустью пишет: «Бог знает, что дал бы, только побывать бы денька  два  в  Бабкино»…

После   ужина в главном  усадебном доме Киселевых зажигались   все   лампы.    Собирались гости, в том числе  московские — певцы,   музыканты, актеры.

М.П. Чехова,  вспоми­нала: «Представьте себе теплый летний вечер, красивую усадьбу, стоящую на высо­ком крутом берегу, внизу реку, за рекой громадный лес, ночную тишину… Из дома через раскрытые окна и двери льются звуки бетховенских сонат, шопенов­ских ноктюрнов… Киселевы, мы всей семьей, Левитан сидим и слушаем великолепную игру на рояле Елиза­веты Алексеевны Ефремовой — гувернантки детей Киселевых… Иногда пел гостивший у Киселевых быв­ший премьер московского Большого театра тенор М. П. Владиславлев. Пела и сама  Мария Владими­ровна  Киселева».

По воспоминаниям  современников, Чехов и Левитан были натурами музыкальными. Любимейшим  их  композитором  был  П.И. Чайковский. Сохранились  свидетельства, что Исаак Левитан  хорошо пел романсы и песни на стихи любимых поэтов, едва слышно подыгрывая себе на гитаре.

Дачная жизнь нисколько  не отменяла ежедневной литературной работы А.П. Чехова. Но  и Левитан был неутомим  в работе. И как результат – множество пейзажей, зарисовок, эскизов будущих картин. Из наиболее известных  живописных работ  —  «Река Истра», «К вечеру»,  «На тяге», «Деревня Максимовка», начата знаменитая картина «Бе­резовая роща».

В  бабкинских пейзажах в полной мере проявилась удивительная способность  Левитана увидеть и запечатлеть прекрасное в обыденном, прозаичном  и  лишенном внешнего блеска. Нет, Левитан изображал не  «красоты», а  красоту природы, которая трогает душу. В этом есть что-то очень русское… В определенном  смысле этот еврей был более русским, чем кто бы то ни было из художников того времени.

Вот одна из таких проникновенных картин Исаака Ильича Левитана — «Река Истра»- подарок  Чехову. В центре холста плавно течет речка,  в ее водах отражается светлое небо. Казалось бы, непритязательный пейзаж — но  сколько  в нем душевной теплоты, сердечности, лиризма… Эта картина оставалась для Антона  Павловича до конца его дней одной из любимейших. С нею он не расставался, где бы ни жил – в  Москве, Мелихово, Ялте…

Левитану удалось раскрыть  таинственную связь  между природой и сокровенной жизнью души человека. Он, вопреки всему, вопреки этому нескладному, негармоничному и часто жестокому миру, свято верил  поэтическую сущность  бытия.

К словам о поэтической сущности бытия, скорее всего, мы отнесемся иронически. Но –вглядимся: эта поэтическая сущность  сквозит в каждой картине Левитана. Нет, он разглядел ее не в потустороннем мире, он разглядел ее здесь, на этой грешной земле. Последуем же художнику и человеку, имя которому – Левитан.

Елена Штейдле.  Краеведческое общество «Наследие».