browser icon
You are using an insecure version of your web browser. Please update your browser!
Using an outdated browser makes your computer unsafe. For a safer, faster, more enjoyable user experience, please update your browser today or try a newer browser.

Лекция по истории искусств  Еремеевой Светланы Анатольевны

Posted by on 04.08.2019

IMG_9452

 

по теме

 

ПАТРИАРХ НИКОН

 

 

Редакция автора от 30.III.2000

 

Новое ожидание Страшного Суда — оно не было непрерывным во времени, но на протяжении двух столетий было определяющим для русской духовной культуры. В кульминационных точках — порождение новых смыслов, воплощённых в произведениях искусства в том числе. Изменение ситуации: у последнего православного государства больше нет «правильного» царя — прервалась династия Рюриковичей, — интерпретация как проявление Гнева Божьего. Смута. Мучительные поиски выхода — иностранные принцы. Зато у Руси есть полноправный кафоличный патриарх — с 1589 г.

Никон выносит Святая Святых из Москвы — не это ли послужило причиной гнева царя — как знак его нелегитимности с православной точки зрения; от него уходят (у него отбирают) функции правителя Священной Земли. Он понимал «Священство выше царства» также как Никон, потому и постарался, чтобы другие понимали это во вполне земном и политическом смысле.

 

Идея Москвы — III Рима, ставшая популярной при Иване Грозном, была актуальная и для XVII века. Она искала и находила своё воплощение в искусстве. Борис Годунов замыслил большую перестройку в священном центре Москвы — в Кремле, на Соборной площади — под эгидой нового храма с иерусалимской ориентацией. «Иерусалим» при этом выступает скорее как категория духовная, которая по-своему понимается в русской действительности. Годунов мыслил возвести свой русский Иерусалим, причём не выстроить заново на пустом месте (такой вариант возникнет позже, в середине XVII века, при патриархе Никоне), а «освятить» воспроизведением отдельных иерусалимских реликвий уже имеющийся священный центр Москвы, закрепляя новыми постройками и евангельскими параллелями места, значимые в русской жизни. Такие параллели были вполне в духе средневекового сознания, для которого они были исполнены не только вселенским, но и вечным смыслом.

Основное внимание Бориса приковано к главной реликвии — храму Гроба Господня. Тут было важно и подобие образцу, и исполнение «в ту же меру». Прямых указаний на то, откуда черпались представления об облике Иерусалимского храма, нет. Скорее всего, из литературных источников. Мастера изготовили модель, обращаясь к «книгам святого Писания, к сочинениям Иосифа Флавия и других писателей».

Письменные источники относят строительство этого храма в Кремле «на площади за Иваном Великим» к началу царствования Бориса Годунова. Одни сведения в этих источниках сообщают о строительстве храма, другие — о том, что «царь… замыслил… Господень гроб злат…» «с сущаго от их во Иерусалиме мерою и подобием». Эта святыня должна была помещаться в храме: «Для помещения этих изваяний Борис намеревался воздвигнуть большой храм…» То есть суть замысла состояла в сооружении некоего подобия гроба и храма над ним. В 1598-1599 годах было начато строительство: «И камень, и известь, и сваи — всё было готово…» Однако храм так и не появился. Хотя Борис умер только в 1605 году.

Источники говорят и об идейной стороне замысла Бориса: «Того же году царь Борис… замыслил было делать святая святых… и образец был древяной зделан как составлятца святая святых»; «… еже о здании святая святых храма сего весь подвиг бе; яко же во Иерусалиме, во царствии си хотящи устроити, подражая мняся по всему Соломону…» Ориентация на иерусалимскую святыню очевидна, неясно только, на какую — на ветхозаветный храм Соломона («Святая Святых» — так назывался разрушенный соломонов храм, на месте которого уже стояла мечеть Омара) или на конкретный храм Гроба Господня (Воскресения). Вероятно всё же, что повторение посвящения Иерусалимского храма Воскресения указывает на него как на образец. Тем более что в богослужебных книгах этого времени имеется разъяснение о «перевоплощении» ветхозаветной «Святая Святых» в новозаветную «Святая Святых» в храме Гроба Господня. Да и русские паломники часто называли так существующий храм.

Из сообщений источников можно понять только одно, что смысловым центром будущего храма должен был стать именно «Господен гроб злат».

Проект не был осуществлён, но определённое идейное значение для будущих времён это имело. Прежде всего — это переориентация на вселенские образцы — ведь постройка, буде она состоялась, должна была «уничижить» прежнюю главную святыню — Успенский собор. Кремль мыслился теперь центром не просто русской, но «вселенской православной» державы, особенно после учреждения в 1589 году русского патриаршества.

Наступил XVII век — “бунташный” век, век русского беспокойства, отмеченный смутами, восстаниями, крестьянскими войнами, массовыми перемещениями и расколом церкви. Век распада древнерусской ментальности и древнерусской культуры.

Хозяйственный кризис начался ещё в конце XVI века, но после шведско-литовской интервенции всё это приобрело формы полной разрухи. Дозорные книги, в которых описывается состояние русских земель после освобождения страны, то и дело констатируют — «а ныне всё пусто: сёла и деревни запустели от литовских людей, пашня поросла лесом, жители от литовских людей разоренья… обнищали и охудали… А иные… побиты и посечены… иные… разбрелись в розные городы, а дворы их пусты, а иных посадцких людей дворы пожжены».

Москва стояла опустошённой и разорённой — кроме Кремля и Китай-города почти весь город был выжжен в 1612 году. Правительственная казна была пуста. Границы государства сузились — Смоленская, Черниговская и Новгород-Северская земли отошли к полякам. Естественно, в это время было не до строительства (да и не до имперских идей).

Но люди продолжали жить и развиваться, тем более что в моменты тяжёлых испытаний развитие происходит быстрее. Люди меняются. Начавшиеся ещё в предыдущем веке процессы распада древнерусской внеличностной «соборной» культуры и начало становления личностного сознания наиболее очевидным образом выразилось для России XVII века обострением восприимчивости к новым европейским веяниям. Возникновение в России театра, портретной живописи, резкие изменения в канонах иконописания и т.д., — все эти явления новой, ориентированной на человеческую индивидуальность культуры, были вызваны к жизни внутренними органическими стимулами, но питались европейскими влияниями. Главное творчество этой эпохи — это творчество человеческой личности, которое стало не индивидуальным призванием отдельных выдающихся личностей, а жизненной потребностью многих и многих.

Насколько изменился человек, можно судить по тому, как ожидали конца света в 1492 году и в XVII веке.

В 1492 году (7000 от Сотворения мира, а по параллели с семью днями творения, каждому из божьих дней равнялось человеческое тысячелетие) весь мир ожидал конца света. На западе его ждали исступлённо и отчаянно. На Руси (а русские и греческие пасхалии были доведены только до этого года — то есть уверенность в этом была) его ждали спокойно и умиротворённо. Не столько страх Страшного Суда был лейтмотивом ожидания, сколько ожидание жизни вечной для тех, кто этого достоин. В житийной и проповеднической литературе упоминание о конце света встречается регулярно и спокойно. Исступлённого ожидания Антихриста не было.

Тогда конец света вроде бы не наступил. Тогда в «Кирилловой книге» была найдена другая дата — год 1666. И людьми XVII века всё воспринималось иначе. Показательна для этого времени “капитоновщина”, названная по имени основателя движения. Капитон проповедовал уход в леса и безграничный аскетизм. Единственным авторитетом для него было Божественное Писание. Церковь он презирал. Он проповедовал уход в леса и безграничный аскетизм, существование в пограничном состоянии, балансирующем между жизнью и смертью. Он аскет, носивший сначала железные, а затем — каменные вериги — «плита созади, а другая спереди, по полтора пуда в обеих, и всего весу три пуда. Петля ему бе пояс, а крюк в потолке, а обе железны, то ему постеля: прицепил крюк в петлю, повисе спати». Пост был настолько жесток, что питание постепенно сходило на нет. Проповедывалось сначала крайнее умерщвление плоти, а затем — и «самоуморение», добровольная голодная смерть — единственное средство спасения души в эти «последние времена». Основатели ереси подверглись государственному преследованию и были сожжены. Ученики их оставались в 30-е годы в костромских и вязниковских лесах, начав широкую пропаганду самоубийства. На такое можно было решиться только от отчаяния. Правительственная грамота 30-х годов XVII века определяла это как “неистовство”.

Это было время крушения авторитета светской власти и падение авторитета власти духовной. Причём оппозиция любым властям была и нелегальной (как капитоновщина), и легальной, но при этом не менее неистовой.

Легальным был кружок «Ревнителей благочестия» — движение боголюбцев — в него входили Аввакум, Иван Неронов, Лазарь, Никон (до того, как стал патриархом). По сути, это был бунт низшего приходского клира, по достаткам и образу жизни не слишком отличавшегося от посадских людей и крестьян. Их терзал пафос просветительства. Аввакум имел возможность стать духовником царя… и отказался ради места справщика-редактора в типографии. Иван Неронов, служивший в Казанском соборе, вывешивал резюме своей проповеди на стенах церкви, дабы охватить как можно больше людей. Они весьма и весьма неистовы. За свои несоразмерные с человеческими силами требования не раз биты. Если бы их планы были претворены в жизнь — повседневность бы упразднилась. Введение единогласия и проповедей при сохранении устава церковной службы растянуло бы службы на целые дни.

Казалось бы — одни вовсе не признают церковь, другие — пытаются сделать её главным и чуть ли не единственным содержанием жизни человека — что между ними общего? Неистовство. Которое вырастает из сознания индивидуальной ответственности за всё происходящее — чувство новое и потому чрезвычайно острое.

Возросшее личностное сознание не могло не отразиться в искусстве, ведущим видом которого пока ещё остаётся архитектура. На строительство были брошены огромные государственные силы. После Смутного времени возобновилась деятельность Приказа каменных дел. Уже в 1616 году на посады была направлена грамота о том, чтобы выслать всех каменщиков и кирпичников в Москву для «государева дела». Нужны были опытные мастера, а население посадов после всех событий разбрелось “неведомо куды” или просто погибли. Приходилось учить на ходу.

Московские каменщики в отличие от записных мастеров посадов находились на постоянной службе в Приказе, получая определённое денежное и хлебное жалование. Служба становилась наследственной. Отсутствие архитектурных школ заменялось большой строительной практикой и определёнными навыками, так что даже при неграмотности мастеров, они умели читать чертежи. К середине века Приказ обладает уже квалифицированными мастерами-зодчими. Имена многих из них известны. Но пока мы поговорим о том зодчем, который никогда не входил в Приказ и больше известен в истории как патриарх Никон.

Сложное время порождало сложных людей и сыном своего времени был родившийся в мае 1605 года в селе Вельдеманово Новгородской области Никита. Уже детство его было не банальным — ему пришлось испытать жестокость мачехи, он испытывал не характерную для крестьянского сына страсть к учёбе и, в конце концов, в 12 лет бежал в Макарьев Желтоводский монастырь, куда был принят послушником. Казалось бы — жизненный путь его определился. Но — крутой поворот накануне смерти отца: он возвращается домой, начинает крестьянствовать и… женится. Становится священником и через некоторое время в этом качестве перебирается в Москву. После смерти третьего ребёнка и после 10 лет супружества, Никон уговаривает жену постричься в монастырь (поскольку Бог не благословил супружество детьми) и уходит в монастырь сам. Он принимает постриг в Анзерском скиту Соловецкого монастыря и проводит там три года. Вместе с настоятелем монастыря старцем Елизаром он отправляется в Москву за милостыней на строительство и по возвращении между ним и старцем что-то происходит: какой-то раздор, в результате которого Никон покидает остров (бежит). По дороге он чуть не гибнет в буре и когда лодку в уже безнадежной ситуации выбрасывает на берег, он даёт обет когда-нибудь основать на этом месте монастырь. Его принимают в Кожеозерскую пустынь — он удаляется жить в скиту на острове — но через некоторое время в 1643 году становится игуменом этого монастыря. В 1646 году он едет в Москву по делам обители и как всякий настоятель монастыря представлен царю. Молодой Алексей Михайлович, вынашивающий планы создания единой православной империи (Москва-то — III Рим) с присоединением земель на востоке, занятых турками — понимал необходимость религиозного единства для решения этой задачи. А русская и греческая религиозная практика расходились, и этот вопрос надо было решать, и для решения его нужны были люди. Никону был 41 год. Алексею Михайловичу — 17. Он всего год как царь. И «Никон от великаго самодержца зело возлюбися». Он стал “собинным другом”, по словам самого Алексея Михайловича. Царь не отпустил его из Москвы — и Никон становится архимандритом Новоспасского монастыря, в котором находится усыпальница Романовых. Никон, помимо того, что он регулярно ездит на беседы со своим другом и передает ему массы челобитных, он с размахом перестраивает монастырь — уже здесь виден его стиль — с его монументальностью и ориентацией на русские традиции зодчества.

Общепризнанно, что в это время расшаталась нравственность не только народа, но и духовенства, после смутного времени понизился уровень образованности священников, расстроились богослужения. Для сокращения службы пели одновременно в 3-4, а иногда и в 5-6 голосов. Служба теряла структуру и последовательность, а, следовательно, и смысл. Хомовое пение превращало тексты в бессмыслицу. В книгах сплошь и рядом встречались ошибки и описки. Искажения обрядов и суеверия стали нормой.

Ориентация на греческие образцы в церковной жизни и исправления книг и обрядов начались ещё при патриархе Филарете (ум.1633). При следующем патриархе Иосафе была возрождена живая устная проповедь, отменено хомовое пение, упраздняется многогласие.

В 1649 (ещё через 3 года — некоторые здесь видят волю Провидения, некоторые — личную волю Никона) Никон возведён в сан митрополита и избран на Новгородскую кафедру (вторую после московской).

А 22 июля 1652 года он выбран патриархом — он так настойчиво отказывается от выпавшей ему чести, что Алексей Михайлович с плачем вынужден повалиться ему в ноги, а за ним и весь народ в Успенском соборе. Никон ставит условием своего патриаршества всеобщее послушание в делах веры. Он, можно сказать, вырос в монастыре и психология у него — монастырская. Он и на патриаршество смотрел как на игуменство в большом монастыре, не слишком замечая разницы между иноками и обыкновенными людьми. Он тоже был неистовым.

Кое-что ему удалось — и подъём авторитета священнослужителей был его заслугой, а борьба против Монастырского приказа, учреждённого Соборным уложением 1649 года, можно сказать, завершилась успехом уже после падения Никона. Он создал институт ставленников (ожидающих рукоположения) — и держал его под личным контролем (сам проверял всех посвящаемых в сан). Он ввёл поощрения для радивых и наказания (ссылкой в сибирские монастыри) для нерадивых.

Насколько поднялось самосознание священников свидетельствует история эпидемии в Коломне в 1654 году — никто из священников не уехал, они отпевали всех усопших и служили молебны, и почти все погибли — храмы Коломны долго потом стояли без службы.

Никон ввёл контроль за нравственностью населения — накануне Великого поста запечатывались все питейные заведения и лавки — весь пост и светлую седьмицу. То же случалось и в иные посты. Он проявлял и прививал постоянную заботу о нищих и бедных.

Но не надо его представлять себе умильным добрым старичком — это был человек в самом расцвете сил, большого роста и с тяжёлым взглядом, который мог становится яростным, и с не менее тяжёлым и властным характером, замешанном на большой силе воли. Он умел себя поставить — и это повергло в недоумение и ярость его бывших друзей по кружку ревнителей благочестия. Его предшественник вставал, когда к нему приходили бояре и царь, и провожал их до дверей, когда они уходили. К нему запросто без доклада могли попасть многие. Никон поставил себя совершенно по-другому.

Сам по себе институт патриаршества, новый в России, не имел традиций к моменту вступления на престол Никона. Ещё не были выработаны ясные очертания духовного облика патриарха. Как это типично именно для XVII века, всё определялось личностью — и функции и значение патриарха. С укреплением идеи Москвы как последнего оплота благочестия, с падением авторитета вселенских патриархов, исчезли последние препятствия разрастанию личности патриарха Московского. Меру своей власти и ответственности Никон измерял так: «Первый архиерей — во образ Христов» (и жить он должен в Иерусалиме).

Никон умел себя поставить. Как и царь, он стал именоваться “великим государем” (прежние патриархи были “великими господами”). В мае 1654 Алексей Михайлович отправляется на войну с Польшей, а Никон остаётся «на хозяйстве» — он правил Россией фактически единолично в течение 2 лет, организуя снабжение армии необходимым на церковный счёт. Когда в 1655 году после эпидемии, во время которой патриарх спасает царскую семью, Алексей Михайлович приезжает на побывку с войны, а потом уезжает, то картина расставания такова: Алексей Михайлович стоит с непокрытой головой, а Никон — в митре.

Всё дальше и дальше расходится он со своими прежними друзьями-боголюбцами, те не скупятся на обличения, и, в конце концов, все оказываются в ссылках.

В 1654 году Поместный Собор Русской Церкви одобряет реформы по исправлению текстов и обрядов, Константинопольский же патриарх в ответ на посланный ему запрос отвечает с осторожностью, советуя исправлять лишь там, где это касается смысла, а не формы. С формальной точки зрения Никон и не реформатор — он убирает как раз новшества. И он начинает исправлять — книги, обряды, иконы… «Ревнители» продолжают обличать его и из ссылок, но Никон подчёркнуто «служит делу, а не лицам» — когда Иван Неронов примиряется с церковью, но не примиряется с Никоном, то патриарх… разрешает ему служит службу в Успенском соборе по старому обряду. Чем шире и активнее деятельность Никона, тем, естественно, и больше его власть. А царь уже не 17-летний мальчик, глядящий влюблёнными глазами на “собинного друга”. Он побывал на войне, он просто — повзрослел, у него свои планы и свои претензии на власть. Ему не нравится, что патриарха называют “великим государем”. И дело не в том, что ему не нравятся слова, ему не нравится положение вещей. И он даёт повод патриарху к ссоре. И Никон, несмотря на весь свой ум, за этот повод хватается. В обиде после службы он покидает Успенский собор и… уходит. Уходит на 9 лет. Так происходит раскол — раскол между царской и церковной властью, а всё остальное — потом…

Мысль о превосходстве священства над царством, которую проповедовал Никон, не была новой — она заложена ещё в Священном Писании. И противостояние между главой государства по этому поводу не было новостью на Руси. Ещё Иосиф Волоцкий высказывал её, и это не нравилось Ивану III. Патриарх Филарет (1619-1633) имел полномочия царя и патриарха. Да и сам факт ухода имел прецедент — после конфликта на освещении Успенского собора, когда позволил себе возмутиться Иван III несоответствием обряда русским традициям, Митрополит Геронтий уехал в Симонов монастырь, пригрозив, что не вернётся. В результате Иван III пообещал не вмешиваться в церковные дела и впредь — в этих делах митрополита слушаться. Возможно, что на нечто подобное рассчитывал и Никон. Но — слёзной просьбы не последовало.

Никон был деятелем. «Он скучал покоем» — верно заметил о нём историк В.О.Ключевский. И он относительно легко отказался от управления Церковью — и это говорит о том, что он был глубоко увлечён какой-то другой деятельностью. Такой деятельностью было для него строительство Ново-Иерусалимского монастыря под Москвой — третьего из построенных им монастырей.

Увлечение архитектурой у Никона происходило не только из любви к искусству (хотя это тоже было). Архитектурное творчество Никона было обусловлено определёнными замыслами о Русской церкви, служило средством их реализации. Для этого Никону нужно было сохранить и высокое иерархическое положение и высокую меру власти — даже тогда, когда пропасть конфликта уже явно была не преодолеваема, главнейшим условием ухода от своего правления Церковью он ставил независимость правления монастырями своей постройки.

Никоном было создано три монастыря. Всех их объединяет некое единство замысла. Одна из любимых идей Никона — идея острова. Она существовала как бы и в событийном ряде его жизни и в символическом ряде его мыслей. На Анзерском острове он был пострижен. В 1639 году при шторме во время ухода монастыря лодку по горячей молитве выбросило на Кийский остров Онежской губы. На этом острове спасения Никон дал обет поставить монастырь. Придя в Кожеозерскую обитель, Никон пустынножительствовал на острове посреди озера. На острове построил он и свой второй Иверский Валдайский монастырь. И последнее любимое детище — Ново-Иерусалимский Воскресенский монастырь — построен им так, что он оказался окружён водой (две реки и искусственный ров). Отходная пустынь — тоже. На Святом озере на Севере, когда он был в ссылке, он устраивает искусственный остров посреди озера и воздвигает на нём крест. В этом виделся глубокий символический смысл. Остров — это была как бы сердцевина, самое главное.

Православный Восток был как бы затоплен мусульманством. Сама Русская земля оказывалась островом православия. В ней самой островом спасения была Церковь, в которой — тоже островом — виделось духовное подвижничество, монашество. Богословие острова спасения или престола Божьего у моря или собрания святых среди моря последовательно развивается у Никона в течение всей его жизни.

Была у Никона и другая любимая мысль — мысль о создании особой явной пространственно-архитектурной иконы Горнего мира на Русской земле. Такой иконой мог стать монастырь, построенный в соответствии с подобным замыслом.

Валдайский монастырь создавался во образ Иверской обители на Афоне и даже шире — во образ всей Святой Горы. Святой полуостров Афон у Никона трансформируется в Святой остров, а озеро Валдай получает название Святого Озера. Главной святыней монастыря должна стать копия с чудотворной Иверской Афонской иконы Богоматери «Портатиссы» (Вратарницы). Братия в монастырь специально подбиралась разноплеменная (русские, белорусы, немцы, литовцы, поляки, еврей и даже один калмык). Это первый опыт создания ещё достаточно условного подобия Святому Месту православного Востока.

Строительство Иверского монастыря на острове Валдайского озера началось в 1653 году — каменный собор был освящён в декабре 1656 года. В этом же году на Кий-острове был заложен обетный Крестовоздвиженский собор — вместилище ещё одной православной святыни — кипарисового креста, принесённого из Палестины. Идейный замысел Никона — сосредоточение на Руси греко-палестинских реликвий, наследование традиций и авторитета греческой Церкви — должен был получить соответствующее архитектурное оформление.

Все три никоновских монастыря объединяет единство замысла. Это не только островность, но и вписанность архитектурных комплексов в ландшафт, это общий план — трапеция с длинной восточной стеной, причём кельи, трапезная, хозяйственные постройки стоят вдоль стен монастыря под небольшим углом к собору (образуя вторую трапецию) и подчёркивают значительность собора (эффект обратной перспективы).

У всех соборов — круговые галереи у подножия восьмигранных барабанов (такое больше нигде не встречается); точная прорисовка деталей. В кельях Иверского Валдайского монастыря, ските и колокольне Воскресенского монастыря наличники имеют неполную форму (в середине XVII века такие больше нигде не встречаются). В трапезной Валдайского монастыря и в одной из церквей Кийского монастыря наличники вообще отсутствуют, что не характерно для этого времени.

Все постройки отличает строгость, сдержанность и тектоничность организации архитектурных образов. Все три монастырских комплекса обладают неким специфическим единым стилем, хотя упоминающиеся в источниках имена мастеров меняются.

Известно, что Никон входил даже в детали конструкции зданий и требовал неукоснительного выполнения своих распоряжений. Он входит во все подробности, вплоть до оценки материалов и квалификации рабочих. «Всегда церковного строения назираше сам». При строительстве Воскресенского собора Нового Иерусалима Никон сам справлялся с чертежами и заставлял переделывать то, что было выполнено не точно.

Скрещение двух традиций — северорусской XVI века и греческой — в никоновском зодчестве произошло достаточно органично. Но был только единственный человек на всех этих стройплощадках, который хорошо знал соловецкие и новгородские постройки, а также чертежи плана Гроба Господня в Иерусалиме и мог строить, учитывая всё это. Этот человек был сам Никон.

Вообще Никон был особо внимателен к архитектуре. Его заботили формальные стороны дела. Вступив на патриарший престол, он начала издавать «храмозданные грамоты» с разрешением строить «по чину правильного и уставного законоположения. как о сем правила и устав церкви повелевают…» И дальше: «… о единой, о трёх или о 5 главах, а шатровой церкви отнюдь не строить…»

Его заботили кадры. В рамках никоновского строительства создалась новая система подготовки художественных кадров — школа, в которой обучались дети монастырских служащих — грамоте, иконописи, ремеслу. Многие из его мастеров после остановки строительства в Новом Иерусалиме была забраны к себе государем в Оружейную палату — а это много говорит об уровне квалификации.

И очень хорошо понимал он символическую сторону архитектуры. Понимали её и люди сведущие — не случайно посетивший в 1656 незавершённую ещё стройку Успенского собора Иверского монастыря грек Павле Алеппский заметил: «…обозревали большую каменную церковь… Она красивее, обширнее и выше соборной церкви в Москве».

Никон обладал тонким символическим мышлением. Подобным мышлением обладал и Иван Грозный, но его собор Покрова на Рву — это фантазия о Рае. Никон пошёл дальше и был конкретнее. Его Ново-Иерусалимский монастырь не случайно расположен вне Москвы — вне суеты, вне конкретного, обладающего исторической судьбой города. Здесь в более чистом виде могла быть воплощена идея Царства Небесного, достигаемого людьми на спасительном острове Церкви. Это всё та же идея сугубого острова. Россия — остров православия. Церковь — остров спасения внутри России. Монашество — средоточие этого спасения. Новый Иерусалим — центр монашества. А храм этого монастыря — соответственно центр центра. Никон понял, что иконографически отобразить Небесное Царство, сокровенно пребывающее и духовно созерцаемое в каждом храме, можно только воссозданием целостного комплекса палестинских святых мест.

Важные события в жизни Русской Церкви, ведущие к укреплению её роли и авторитета, и личное участие царя — вот что было всегда заложено в памятниках с «иерусалимской» программой. Создание собора Покрова на Рву отразили мероприятия по подготовке патриаршества. Годуновский проект — поставление патриарха. Всё это изменило статус русской церкви. В середине XVII века, когда царём вынашиваются планы создания православной империи, русская церковь становится первой. И тут то и лежит, возможно, причина конфликта между царём и патриархом — патриарх перехватил инициативу царя. И это ему и не было прощено. Он не просчитал, что царь повзрослел, и он имел дело уже не с мальчиком, но с мужем. Никон — склонен к самоотождествлению с Христом (священник Горнего Иерусалима — подписался он в одном из писем).

Европейская архитектура знала много непосредственных подражаний храму Гроба Господня, но ни одно из них не воспроизводило этот храм в подробностях и весь целиком, как это было сделано Никоном.

Замысел Никона был достаточно дерзновенным — воссоздать под Москвой Святую Землю с точным подобием храма Гроба Господня, со всей его топографией и реликвиями. Причём иерусалимский архитектурный комплекс складывался в течение тринадцати веков, да и вся его структура и масштаб были весьма далеки от того, что возводилось в это время на Руси.

Это архитектурное предприятие трактовалось Никоном как государственное дело — и понималось это так не только им — многие недоброжелатели обвиняли его, как в тяжком грехе, в желании превратить строительство в своё личное.

Ещё в 1649 году константинопольский патриарх Паисий подарил Никону модель Иерусалимского храма, выполненную из кипариса и инкрустированную перламутром. В том же году в Иерусалим был послан келарь Троице-Сергиевой Лавры Арсений Суханов за описанием и обмерами этой святыни. Вернувшись, Суханов привёз не только свои записи, но и гравюры с рисунков и чертежей итальянца Бернардино Амико, в XV веке зафиксировавшего облик иерусалимских святынь. Согласно всему этому и началось осуществление самого грандиозного замысла патриарха.

Строительство началось в 1657-1658 гг. и сюда уезжает Никон после ссоры с царём, чтобы ежедневно с утра до вечера восемь лет с присущей ему энергией руководить огромной стройкой. Ещё 18 октября 1657 года на освящении деревянного храма в селе Воскресенском царь Алексей Михайлович словно бы ненароком сказал: «… место сиа… понеже прекрасно, подобно Иерусалиму». Это как бы и дало повод Никону заговорить о Новом Иерусалиме.

Неизвестно, случайно ли было выбрано место Никоном именно здесь — только через столетия историки установили, что монастырь в Палестине и наш храм стоят на одном меридиане — время в этих храмах должно было течь одинаково.

Излучина Истры здесь точно повторяет излучину реки Иордань, и вся местность была превращена в некое подобие Палестины, а окружающим невысоким горам и сёлам присвоены звучные библейские имена. Возвышенность к востоку от собора действительно напоминала уменьшённую Елеонскую гору, Истра соответствовала Иордани и по ширине и по берегам, а у Скита точно соответствовала месту Крещения Господня. Гора называлась теперь Елеоном, Истра — Иордан. За Истрой (Иорданом) располагалась гора Фавор. По первоначальному замыслу предполагались и Вифлеем, и Вифания, и Капернаум, и Назарет… (причём они приблизительно соответствовали по сторонам света расположению в Палестине).

На первый взгляд планы двух соборов — староиерусалимского и новоиерусалимского — настолько близки, что их можно перепутать. Но в них достаточно мелких различий — в новом храме были старательно исправлены «недочёты» архитектуры Иерусалимского плана. План собора упростился за счёт того, что был отброшен ряд подсобных и хозяйственных помещений. Южный и северный входы стали симметричными. Скошенные стены «Темницы Христовой» были выпрямлены, так что она стала правильным храмиком. Но зато было увеличено количество приделов (от 14 до 29), что соответствовало русской многопридельности этого времени (первоначально был даже проект довести их до 365 — по числу дней в году).

Но более всего был изменён наружный облик храма. При том, что он повторял объёмную композицию образца, облик его гораздо больше напоминал традиционные русские святыни, нежели палестинский прототип. Открытый купол над ротондой был заменён огромным шатром. Внутри собор наглядно воспроизводил исторический храм Гроба Господня в Иерусалиме, а с внешней стороны он был создан как «город на горе», украшенный золотом куполов и многоцветьем изразцов, подобным золотым камням. Даже обладающий колоссальными средствами патриарх был не в состоянии воссоздать архитектурные украшения Иерусалимского храма, выполненные из цветных мраморов. Не было такого материала в Московском государстве. И цветные мраморы были заменены цветными изразцами — ценинными, полихромными. Приём для России и Европы невиданный. Ещё никто и никогда не использовал архитектурную керамику в подобных масштабах.

Все эти отличия от оригинала, несомненно, осознавались патриархом и строителями. Вероятно, они были запрограммированы самим Никоном. Цель их ясна — улучшить образец. Это кощунство с современной точки зрения — иерусалимский собор был, во-первых, улучшен, а во-вторых, почти вдвое превосходил по высоте образец (а ведь не образец — первообраз). Это было такое новое благочестие — вовсе не смиренное — памятником которого и стал Новый Иерусалим.

Никону не дали достроить монастыря. Над ним начался суд, на который даже прибыли двое из четырёх Вселенских Патриархов (пятым был Никон). Правда, с ними вышел некоторый конфуз — пока они добирались до Москвы, их успели низложить, а они это скрыли от царя. Но царь уже твёрдо решил осудить Никона — и дела ничто изменить не могло. Главным обвинением было: «Для чего ты престол оставил и ушёл в Воскресенский монастырь?» И Никону, оправдывающемуся по многим пунктам, пришлось оправдываться и по поводу строительства Ново-Иерусалимского монастыря. Он сравнивал строительство этого монастыря с созданием иконы, копирующей первообразную и говорил о единстве церкви, которое, как свет, полностью воплощается в каждой своей части.

Приговор был объявлен 12 декабря 1666 года — патриарх лишался сана и в качестве простого монаха отправлялся на север — в Ферапонтов монастырь в ссылку. Но при этом дело Никона победило — патриарх был признан главой в делах духовных и был запрещён мирской суд над духовными лицами.

Если бы царь не восстал против Патриарха, на русской земле могло бы возникнуть немало Новых Иерусалимов (в Казани успели построить такой монастырь). Замысел Никона являлся лишь кристаллическим выражением и вершиной развития тех идей отображения Горняго Мира на русской земле, которые возникали в русской церкви со времён крещения Руси. Причём дело было не только в архитектуре — в Воскресенском монастыре была собрана разноплеменная братия, даже иностранцам можно было осматривать монастырь (в церкви их не пускали) — идея открытости православной церкви ко «всем языкам» декларировалась и на бытовом уровне.

А Никона ждали ещё долгие годы жизни в заточении — царь Алексей Михайлович слал ему богатые подарки, которые опальный патриарх отказывался принимать, но оставлял без последствий просьбы о возвращении в подмосковную резиденцию. Иногда условия содержания ужесточались — например, тогда, когда до царя дошли сведения о том, что Никона посещали посланцы Разина. После смерти Алексея Михайловича царь Фёдор Алексеевич возобновил строительство (15 лет спустя) и вернул Никона из ссылки. Возвращение было триумфальным, но Никон уж был смертельно болен — по дороге в Ярославле он и скончался. Похоронили его 26 августа 1681 года с патриаршими почестями (погребение длилось 10,5 часов), хотя официально титул вернули лишь посмертно.

А собор, при жизни Никона доведённый до сводов, заканчивал монах Сергий, бывший при Никоне его главным помощником. Можно предположить, что здание было доведено до того вида и совершенства, о котором мечтал Никон. Огромный шатёр — чудо инженерного и строительного искусства с диаметром 23 метра — просуществовал 50 лет и в 1723 году рухнул. Грандиозный каменный шатёр просто раздавил стену третьего яруса, она разрушилась вместе с ним и при катастрофе погибли многие замечательные изразцовые украшения изнутри и снаружи. Пожар 1726 года ещё усугубил разрушения собора и ротонды. В таком положении собор оставался до 1749 года, когда по приказанию императрицы Елизаветы Петровны приступили к его восстановлению. Через 10 лет шатёр был восстановлен в формах, близких к первоначальным, но в дереве. Декор его был уже совсем иным, барочным, но здание вновь стало потрясающим по своему внутреннему пространству. Яркий свет заливал теперь вместо драгоценных изразцов многочисленные краски живописных панно и золоченые завитки — всё превращалось в сказочный фейерверк. Нарядные изразцы Никона и пушная декорация Бланка (Растрелли) дважды превратили церковную ротонду в сверкающий источник радости — церковной у Никона, земной — у Бланка. Но и этому шатру не суждено было существовать вечно. В декабре 1941 года храм был взорван фашистами. В этом есть своя символика — нечего было пытаться переплюнуть главную святыню…

Архитектура собора оказала большое влияние на развитие русского зодчества. Хотя сам собор и не стал образцом. Он был потенциально богат разного рода архитектурными формами и мотивами, и они осваиваются в русской архитектуре постепенно и фрагментарно, на протяжении долгого времени. Причём популярность они получают лишь после освящения собора в 1684 году — он стал «признанным», а не опальным памятником (слишком тесно он был связан с именем Никона). Ротонда и венец капелл дают импульс к развитию центричных и лепестковых храмов. Ордерный керамический декор становится модной новинкой. В русскую архитектуру входят большие окна. Формы эти, конечно, появились в результате внутреннего развития архитектуры, но Новоиерусалимский храм с его гениальным строителем как бы немного опередил их по времени и потому оказался образцом. В этом была одна из парадоксальных сторон крупной фигуры патриарха Никона — он формально словно бы устремлён в прошлое, пытаясь возродить чистоту прежних образцов, а фактически он всё время оказывается в будущем, опережая своё время.

 

 

Comments are closed.