Есть в патриаршей ризнице в Москве

Среди вещей, достойных созерцанья,

Предмет большого, важного значенья,

Дававший пищу, некогда, молве,

Теперь в нем смысл живого поученья,

И этот смысл не трудно уловить…

 

Корона Никона! В ней – быть, или не быть

Царева друга, гордаго монаха,

В ней след мечты, поднявшейся из праха,

И так и чувствуешь какой-то смутный страх,

Как-бы стоишь у края грозной кручи…

Двум бурям не гудеть из той-же самой тучи,

Двум солнцам не светить на тех-же небесах!

 

И так и кажется: с церковнаго амвона,

Первовестителем духовнаго закона,

Он, Никон, шествует народ благословлять;

Покорный причт толпится: услужить

Торопится… На Никоне корона!

Вот эта самая! По узкому пути

В неясном шопоте проносится толпою,

Что будет летописью, быв сперва молвою:

«Смотри, смотри! Бес вышел мир пасти!

Два ценные венца несет над головою,

Их будет семь! Он в злáто облечен,

Идет святителем, в нем бес неузнаваем,

В Святом Писании он назван Абадонн…

Слыхали-ль? Нет? В ночú к палате царской

Кольчатым змием бес по лестнице всползал,

Играл с венцом царевым, проникал

В синклит духовный и в совет боярский…

Смотри, смотри, как шапка-то горит!

Царев венец на ней не по уставу!

То бес идет! Ведет свою ораву,

Он тех прожжет, кого благословит…»

 

Молва, молва! В твоем ли безпокойном

Живом сознанье слышится порой,

В намеке быстром, в помысле нестройном,

Призыв набатный силы вечевой!

В твоем ребяческом и странном измышленье

Горит в глубокой тьме, в таинственном прозренье,

Сторожевая мысль по дремлющим умам!

Созданиям молвы, как детям в царство Бога,

Открыта издавна широкая дорога

До недр истории, ко всем ея мощам…

 

Корона! Шутка-ли? Забытая, немая,

Объята грезою несбывшагося сна,

Она лежит теперь безмолвна и пышна,

Того, чтó думалось под ней, не разглашая,

Вокруг оглавия поднялись лепестки,

Блестя алмазами, высоко проступили

И царственным венцом отвсюду окружили

Монашеский клобук, зажав его в тиски.

 

В ней мысль воплощена, рожденная не даром!

Отвага в ней была и на успех разсчет…

В ней были мор и смрад, и веяло пожаром

Всего того, чем силен стал народ!

В ней что-то чуждое воочию слагалось:

К родной нам церкви язва присосалась,

Опасным замыслом был мощный ум объят,

Годами бед и зол неслыханных чреват.

Но где-то там, внизу, в толпах, сознали рано,

Стихийной силою всей чуткости своей,

Чтó может изойти из гари и тумана

Двух перевившихся в единое огней!

Борьбой неравною народ мог быть осилен!

Как с патриархом быть – он сам пути нашел:

Ведь Никон – еретик, он книги перевел

Неверно с истиной, в них ряд улик обилен, –

И Никон пал, и начался раскол…

 

Народ метет порой великим дуновеньем…

Наскучив разбирать кто прав, и кто велик,

Сквозь мысли лживыя, с их долгим самомненьем,

Он подвигает свой затмненный лик:

«Я здесь – гласит тогда – и вот чего желаю!

Вот это – молвит – мне по сердцу по плечу!

Чего мне надобно, ясней других я знаю,

А потому-то вас, как грезу сна, свеваю,

Вас, жаждущих того, чего я не хочу!»

 

Народ… Народ… Он сам сложил свое былое!

Он дал историю! В ней все его права!

Другим успех и мощь в том или в этом строе,

Жизнь в наслоениях, законы в каждом слое,

Призванья пестрыя… Но нам нужна Москва,

Москва единая над неоглядной ширью

Разбросанных везде рабочих деревень,

Нам, нам, – нехитрый быт, родных поверий сень,

И святость догмата, с каноном и псалтырью!

Нам песня, полная суровой простоты,

И дни короткие, и жгучия метели,

И избы дымныя, и жесткия постели;

Несдержанный разгул, бездумныя мечты –

Нам заповедный труд томительных исканй,

Особый взгляд на все, на жизнь, на смерть, на честь…

Ну у кого-же, где в годины испытаний

Мы силы черпаем, которыя в нас есть?

Чей голос слышится, когда, гудя громами,

Война кровавая струит свинцовый дождь?!

Народ несет хоругвь отборными сынами,

Чтоб закрепить могильными холмами

Живой своей души испытанную мощь!

Народ давал руна, когда в глухих прорывах

Тяжелых смут, среди кипящих волн,

Случалось проводить в бушующих извивах

Стремнин губительных наш заповедный челн…

И будет так всегда…

 

О! Кто-ж вести возмется

Народ на новый путь неясных благостынь!

И чтó дадут ему за то, что обретется?

Чтó тронет сердце в нем, и чем оно забьется

Над усыпальницей развенчанных святынь?

Кто душу новую, из новых сочетаний,

Путем неведомых и темных волхвований,

Как вызов Божеству, на русский люд соткет,

И этой новою, улучшенной душою

Наполнит в нем все то, чтó станет пустотою, –

И что-же, что тогда заговорит народ?..