Журнал Московской Патриархии

ПАТРИАРХ НИКОН

О Патриархе Московском и всея Руси Никоне написано много книг и почти не поддающееся учету огромное количество статей. Едва ли будут найдены относящиеся к теме документы, которые не были бы известны прежним исследователям (особенно таким внимательным, как Митрополит Макарий Булгаков и проф. Н. Ф. Каптерев). Оправдываются ли трудности и время, затраченные на новое исследование тем, что тема о Патриархе Никоне откликается на духовные потребности Церкви наших дней? Надеемся, что статья даст положительный ответ и оправдает нашу благонамеренную попытку.

В наши дни, когда условия для полного молитвенного объединения всех православных людей нашей страны в лоне Православной Русской Церкви столь благоприятны, а потребность в таком объединении и жажда его столь велики, как никогда раньше, хочется всенародно и объективно выяснить корни крупнейшего историко-церковного явления, начало которого связывают с именем Патриарха Никона. Его, первосвятителя Русской Церкви середины XVIII века, считают виновником или, во всяком случае, основоположником реформ, в результате которых часть сынов Русской Церкви оказалась и пребывает доныне за порогом Церкви. «Старообрядцы» всех видов и толков называют нас «никонианами».

Быть может спокойное восстановление исторически верного облика Никона и подлинного содержания его деятельности поможет лучшему пониманию сущности церковного раскола и путей преодоления препятствий к направлению христианского сознания раскольников старообрядческих толков по более верному пути к единению во Христе.

Рассмотрим коротко жизненный путь Никона-человека в неотрывной связи с Никоном-святителем, Никоном-реформатором, Никоном-сыном своей Родины. И, может быть, Господь даст нам уразуметь сущность его, Никона, духовного наследия.

Как и многие из виднейших иерархов и крупных деятелей Церкви, Никон пришел к высотам архипастырского служения из самых глубинных недр многострадального люда крестьянского.

Родился он в мае 1605 г. в семье одного из беднейших крестьян-мордвинов села Вельдаманово (ныне Горьковской области) — по имени Мины (фамилий в то время крестьяне не имели) и во святом крещении получил имя Никиты.

Лишенный с первых дней младенчества родной матери, Никита с детства познал горечь беспросветной нужды, дополненной к тому же семейными неполадками.

Суровая обстановка детства облегчила для него иноческие аскетические подвиги, когда он стал монахом (хорошим, замечательного духа монахом, как об этом дружно свидетельствуют и почитатели и недруги Никона).

Иноческие стремления в нем обнаружились рано. Грамоте он обучился в родном селе (грамотным был и его отец).

Двенадцатилетним подростком Никита тайно ушел в Макарьевский Желтоводский монастырь, где под руководством старца Антония отдается изучению Священного Писания.

Здесь отрок Никита удивил братию силою своего характера в духовных подвигах. Так, боясь проспать летом заутреню, он ложился спать у церковного колокола.

Искусный в чтении и разумении церковных книг, он занял место причетника при одной сельской церкви, а потом был рукоположен в сан священника. Не прошло и года, как по настоянию купцов — прихожан одного из столичных храмов, узнавших о прекрасных нравственных качествах юного иерея и о благолепии его служения, Никита получает назначение в Москву.

Отец перед своею смертью отозвал Никиту из монастыря. Обстоятельства сложились так, что он на 20 году жизни женился и вскоре был рукоположен в сан священника. Не прошло и года, как по настоянию купцов-прихожан одного из столичных храмов, узнавших о прекрасных нравственных качествах юного иерея и благолепии его служения, Никита получает назначение в Москву.

Смерть одного за другим его младенцев-деток Никита счел предзнаменованием свыше и, уговорив жену постричься в Московском Алексеевской монастыре, в 1635 г. ушел на суровый север, где в Беломорском Анзерском ските принял пострижение с наречением имени Никона.

В этом ските он не нашел той строгости отшельничества, какой искал и перешел в Кожеозерскую пустынь (ныне Архангельск. обл.), где в 1642 г. он единодушно был избран игуменом и при нем обитель достигла высшего расцвета в нравственном и материальном отношениях.

В конце 30 и начале 40 годов складывается характер Никона. Он — суровый монах, не идеальный аскет, но истовый пламенный молитвенник. Недостаточное систематическое образование частично восполняется серьезной начитанностью. Владеет даром слова, увлекательного, образного.

Очевидно, совокупность жизненных обстоятельств (и отчасти — наследственность) создает у Никона повышенную экспансивность и нервозность. Никон стремится к келейному уединению (однако, не затворнического вида). Но это — не неуживчивость, как полагают некоторые исследователи. Обладатель крайне впечатлительного и вспыльчивого характера сознавал это свое свойство и искал иноческого уединения для преодоления его.

Весьма возможно, что продолжительным подвигом одиночного пустынножительства он бы поборол в себе крайности характера. Сила же воли была у него огромная. Способность подчинять людей своему влиянию и руководству была у него прирожденной и едва ли осознавалась Никоном полностью.

Нетерпимость к возражениям, развивавшаяся у него чем дальше, тем сильнее, частично объяснялась именно сочетанием повышенной нервозности и экзальтации с гранитной волей и сокрушающей настойчивостью в осуществлении своих намерений.

По нуждам обители он прибыл в Москву, здесь увидел его царь Алексей Михайлович. Пламенная ревность ко благу Церкви и Отечеству, твердый и открытый характер, светлый и обширный ум, большие познания, строгие правила жизни, наконец, величественная наружность Никона поразили царя, который полюбил его, как друга, и, чтобы приблизить к себе, перевел его на пост архимандрита Новоспасского монастыря — пост не столько формально видный, сколько содействующий прямому личному приближению к придворным сферам: в монастыре была родовая усыпальница династии Романовых, а царь был частым посетителем монастыря.

Через два года, в 1648 г., новоспасский архимандрит возводится в святительский сан и получает в управление одну из самых виднейших на Руси архиерейских кафедр — Новгородскую митрополию.

В этот период, т. е. в конце сороковых годов, в Москве, захватывая также и передовых церковных провинциальных деятелей, назревало и делало первые шаги церковно-реформационное движение. Никон был вовлечен в его русло, но не он был его начинателем. По пониманию его вдохновителей, оно было сугубо церковным, объективно же в нем можно разглядеть и общие государственно-общественные элементы. Оно не было сплоченным единой программой и тактикой, не представляло собой ни монолитной организации, по образцу более позднейших партий и кружков, ни даже объединения, сходного с «ученым кружкам Митрополита Макария» (см. мою работу об этом святителе в № 6 «Ж. М. П.» за 1947 г.).

В одном начинатели и первопоследователи этого движения были единодушны: все они как патриоты своей Родины стремились к полной ликвидации последствий разорительной интервенции начала XVII века и всестороннему укреплению мощи Руси, все они при этом считали, что путь к славе страны лежит через значительное, очень значительное повышение нравственного уровня широких масс народа, просветление морального его облика, воспитание в нем лучших качеств людей совести, долга, чести и доблестей. Наконец, все они исходили из предположения, что только Церковь своим вероучением, своим влиянием и средствами духовного воздействия может в условиях времени выполнить великую нравственно-воспитательную миссию.

Во всем остальном движение представляло калейдоскоп мнений.

Одни сторонники реформ считали достаточными средствами искоренение бытовых пороков духовенства и достижение благоговейности, чинности, вразумительности при богослужениях. Вторые полагали первейшим долгом пересмотр богослужебных книг и очищение их от произвольных или случайных погрешностей, которые исказили отдельные подробности древних чинов и обрядов и даже сущность их. Третьи были убеждены, что для осуществления вышеизложенных намерений предварительно необходимо начать с создания в Москве духовных строго-православных школ высокого уровня с учителями-греками, а также питомцами Киевской Академии.

Была и невеликая числом группа «западников» — сторонников «импорта» западно-европейских научных знаний, обычаев и внешнего быта.

Как правильно говорит проф. Н. Ф. Каптерев «часто эти стремления и направления перепутывались и смешивались между собою и даже у одного и того же лица». От себя добавляю: как очевидно для всякого внимательного читателя, все эти оттенки направлений, дополняя друг друга, в целом своем имеют единую направленность.

Ко времени выступлений Никона на всероссийской церковно-исторической арене это движение уже имело свою предисторию.

Восходя своими глубинными корнями ко временам Митрополита Макария и его «Академии XVI века», церковно-реформационные зародыши бледными стебельками пробиваются в начале XVII века при Патриархе Филарете. Он собирает из всех уголков Руси древнейшие рукописные копии («списки») различных переводов книг, проводит, насколько позволяли ему силы и уровень его познаний, сверки текстов. С помощью своих ближайших сотрудников переиздает частично (хотя и далеко несовершенно) исправленные: Евангелие напрестольное и учительное, Псалтирь, Апостол, Служебник, Триодь Постную и Цветную и ряд других книг.

Он же открывает в Чудовом монастыре еллино-славянскую школу и т. д.

При Патриархе Иосифе, т. е. в годы игуменства и архимандритства Никона, работало много «справщиков» книг — ревностных поборников благочестия. На первое место среди них исследователи ставят царского духовника Стефана Вонифатьева; далее идут: протопоп Казанского собора Иоанн Неронов, диакон Благовещенского собора Феодор и приглашенные из провинции священники и протопопы: Аввакум из Юрьевца Повольского, Даниил из Костромы, Логин из Мурома, Никита Пустосвят из Суздаля. К числу активных сторонников реформ принадлежали видные, культурные бояре Ф. Ртищев и Б. Морозов.

Читатель узнает в этом списке некоторых лиц, вскоре ставших глашатаями печального русского церковного раскола.

В среде столичных поборников реформ явно преобладает направление, обычно (хотя и неточно) называемое «грекофильским». Носители его считали, что греки сохранили истинное древнее Православие вплоть до всех обрядовых подробностей и поэтому греческие богослужебные книги и современная греческая церковно-обиходная действительность (что, по их мнению, полностью совпадало одно с другим) — безусловно вернейший источник исправления русских богослужебных книг, а через него — и дальнейшего улучшения русской церковной жизни.

Никон к приезду его на Новоспасское архимандритство имел взгляды, свойственные большинству провинциальных ревнителей благочестия. А они были твердо убеждены, что у современных им греков Православие «испортилось», частично по причине пребывания их под турецким владычеством. Попутно, не прощалась им и злосчастная Флорентийская уния.

Они считали единственно возможным править книги исключительно по древне-русским рукописям.

Убедительные факты говорят, что Никон в 1646—50 гг. твердо становится на «позиции» «грекофилов». Никакого особенного непонятного сдвига мы в этом не усматриваем. Для человека восприимчивого и культурного (а Никон был и восприимчив и культурно поднимался час от часу) было естественным сближение этих двух точек зрения.

Он не мог не убедиться в том, что правильно понятые и государственные и церковные и культурные интересы Руси требуют сближения с греческим Православием.

К этим годам относится и личное сближение его с царем Алексеем Михайловичем. Исследователи дружно говорят, во-первых, о том, что до 1657 г. Алексея Михайловича связывала с Никоном самая теснейшая дружба и всестороннее полное сотрудничество решительно во всех делах. Далее следует столь трагический и для Никона и тяжело отразившийся на жизни Церкви разрыв, причины которого, однако, в литературе объяснены неудовлетворительно (хотя бились над объяснениями их очень много). О последнем скажем дальше.

Первое же — совершенно верно.

В Новгородской епархии Митрополит Никон был наделен и огромными полномочиями, даже в «мирских» (т. е. гражданско-государственных) делах. Ничего феноменального и в этом не было. Никон получил право посещать тюремных узников и содействовать облегчению их участи (это — освященная благочестивая традиция русских иерархов); право сообщать царю о замеченных им непорядках в местном управлении (совершенно допустимая канонически функция гражданского долга). Но Никон был другом, поверенным и доброжелателем царя, а в Новгороде, важнейшем стратегическом районе, особенно важно было сохранить твердую преданность населения Московскому государству в частности и улучшением работы местных властей, борьбой с их злоупотреблениями. Это побуждает царя наделить Никона правами разбора всевозможных жалоб местных людей, устранением на месте обнаруженных мелких беззаконий и сообщение царю о крупных.

Активность Никона ведет к тому, что Новгородский Митрополит становится советником монарха во всех общегосударственных, а не только местных новгородских делах.

Известна широкая благотворительность Никона, получившая особенно широкий, массово-спасительный размах во время голода, охватившего значительную часть Новгородских епархий.

Скоро прокатилась по Руси слава о Никоне, как о строжайшем поборнике точности, правильности и торжественности богослужения. В этом Никон был строг до крайних пределов. Ему приходилось ломать хотя и пассивное, но крайне стойкое тягучее сопротивление иереев, которые, боясь пропустить в богослужении хотя бы одно слово, допускали одновременное чтение и пение трех-четырех священников, диаконов и псаломщиков и двух хоров. По времени богослужение сокращалось в два—три раза, но легко себе представить, что это было за богослужение!

Не останавливаясь перед самыми крутыми мерами воздействия, Митрополит Никон навел полный порядок, упорядочил хоры, ввел киевские напевы и т. д.

Во время городового мятежа в Новгороде, в 1650 г., Митрополит сам подвергся тяжелому избиению, но действовал твердо. Угрозой анафемствования он многих колеблющихся оттолкнул от мятежа. Как бы ни расценивать характера этого новгородского движения и отношения к нему Никона (а расценивать его нужно с учетом обстановки XVII века и при этом, не забывая, что Никон был все-таки человеком своего времени), отметим, что Митрополит разглядел в нем элементы, другими современниками незамеченные (а также почему-то обойденными большинством церковных и нецерковных историков). Мы имеем в виду, что Никон вскрыл изменнические связи части мятежников со шведами и изменнические намерения их побудить шведов к захвату Новгорода. Угроза этого захвата в обстановке середины XVII века была очень реальной.

Он разъяснил обстановку царю. Это был патриотический поступок Никона-гражданина. Святитель снял потом проклятие с несознательных мятежников и в дни судебного их преследования проявил себя, как милосердный пастырь-заступник.

На овдовевшую после смерти Патриарха Иосифа первосвятительскую всероссийскую кафедру Собор с участием почти всех епископов, виднейших архимандритов и протопопов с непосредственным участием царя и его ближайших советников, в июле 1652 г., избрал Никона Патриархом Московским и всея Руси.

Новый первосвятитель принялся больше всего именно за чисто церковное дело исправления богослужебных книг.

Эта деятельность приковала пристальное внимание всех кругов русского общества. Русский человек того времени не предпринимал никакого серьезного дела в жизни без внутреннего или внешнего обращения к благословению Церкви.

Как уже было сказано, Никон считал греков истинными хранителями благочестия: они и питомцы Киевской Академии Петра Могилы, славившиеся своей ученостью и должны были стать советниками в его реформаторской деятельности.

К исправлению богослужебных книг Патриарх приступает с большой осторожностью.

Он погружается в недра патриаршего книгохранилища; собирает древние славянские рукописи с еще большими результатами, чем это делал покойный Филарет; из греческих источников привлекает только старейшие (поскольку существовало, хотя и необоснованное мнение о «латинской порче» новогреческих книг, печатанных в южно-итальянских православных типографиях).

В 1653 г. возвратился с Востока (Афон, Александрия, Иерусалим, Грузия) командированный туда Никоном троицкий келарь Арсений Суханов.

Он представил письменный доклад о поездке, в котором не скрыл замеченных им на греко-православном Востоке и упадка в истовости и чинности богослужения и резкого снижения нравственного уровня греческого духовенства. Но сквозь нарост болезней он разглядел и все здоровое, благодатное. Главное же — ему удалось приобрести свыше 700 богослужебных и учительных книг в древних рукописях.

Через несколько месяцев после возвращения Суханова Никон созывает Собор, обличает неправильности в ряде книг и обрядовой практике, доказывает неквалифицированность и неудовлетворительную энергию старых справщиков и убеждает подавляющее большинство членов Собора в необходимости искоренения нововводных деталей церковных чинов, отсутствующих в современной греческой практике.

Насколько известно, на этом Соборе не было больших прений. Единодушно было принято решение: «достойно и праведно исправити божественных книгам против старых харатейных и греческих книг уставов, требников, служебников и часословов».

Многие обращают внимание на то, что в речах Никона на Соборе 1654 г. еще не было упоминаний об искоренении двоеперстия, чтения слова «истинного» в члене Символа Веры о Св. Духе и др. Это вполне объяснимо: Никон хотел еще больше укрепиться в своей правоте, посоветоваться с предстоятелями восточно-православных церквей.

Во всяком случае, Патриарх Никон с одобрения большинства Собора обратился к вселенскому (Константинопольскому) Патриарху Паисию с обширным посланием, содержащим вопросы, вызвавшие недоумение и смущение.

Заручившись солидной документальной базой, Никон с большой осмотрительностью приступает к энергичной книгоисправительной работе. Для этого дела он привлекает известного киевского ученого Епифания Славинецкого с целой группой его сотрудников и ученого грека Арсения. Почти все старые «справщики» были Никоном отставлены.

Это вызвало резкую вражду к Патриарху с их стороны и обвинение Никона в подготовке предумышленной порчи старинного церковного чина, «по которому спасались многие русские святые». Наиболее активными противниками первосвятителя были: влиятельный Иоанн Неронов и его друзья — протопоп Аввакум и др.

Впрочем первый из них — впоследствии раскаявшийся — пока выступал не против книгоисправлений, а лишь с обвинениями Патриарха в излишней жестокости по отношению к духовенству. Но другие «ревнители», особенно удаленные в провинцию, повели яростную борьбу с Никоном, доходя до обвинений его в отступничестве от Православия. Великая церковная смута рождалась на Руси. Действительно, очень многие русские люди, придававшие догматическое значение мелко-обрядовым деталям, принимали реформы Никона, как еретические нововведения.

В 1655 г. Никон созывает второй Собор с участием прибывшего в Москву Антиохийского Патриарха Макария и нескольких других восточных иерархов (прибывших, как надо думать, за обычной «милостыней»). По их совету Никон проводит соборным решением проклятие «двуперстникам» и резкое осуждение некоторым другим, внедрившимся в русский религиозный быт, обрядам, отклонившимся от восточно-православных.

Вскоре прибывает долгожданное ответное послание Константинопольского Патриарха Паисия.

Историки Церкви по-разному оценивают ответы Паисия. Многие (если не большинство) считают, что Константинопольский Патриарх осуждал резкость Никона и порицал меры церковно-карательного воздействия по отношению к противникам реформ.

Автор этих строк позволяет себе сделать заключение, что характер ответов Паисия двусмысленен и дает широкий простор самым различным толкованиям.

Вначале он вообще поощряет Никона к крайним мерам: «поелику кто боится впасть в малые погрешности, тот предохраняет себя от великих».

Правда, тут же следует ряд существенных оговорок, сводящихся к такому положению: «не следует нам думать, будто бы извращается наша православная вера, если кто имеет чинопоследование, отличное в несущественном; лишь бы соглашался в важном и главном с кафолической Церковью». «Не следует» — это верно — не следует. Но вслед за этим Паисий снова поправляется. По острейшему для русских вопросу о перстосложении он к числу неважных относит сложение перстов для благословения.

Что же касается молитвенного сложения, то Паисий очень подробно, убедительно, с примерами и т. п. доказывает исключительную правильность троеперстия, относя его, таким образом, к числу важнейших освященных преданием обрядов.

В конце же ответного послания Паисий предельно ясен: основных поборников «старины» (точнее — уста застарелых ошибочных нововведений) — противников реформ: Коломенского епископа Павла, протопопа Неронова и др., он рассматривает, как раскольников и еретиков, чуждых православной вере, и аттестует их, как врата адовы, вводящие в геену огненную, попаляющую повинующихся им.

Во всяком случае ответы Паисия придали Никону и большую энергию. Под непосредственным руководством Патриарха издается сверенный с древними греческими источниками Служебник и перевод греческой книги «Скрижаль» (объяснительное изложение Литургии и таинств) с предисловием Никона.

В следующем, 1656 г., новый Собор, созванный Никоном при участии царя выслушал ответы. Патриарха Паисия, подтвердил решения Собора 1655 г., в частности — проклятие «двуперстников», одобрил новое издание Служебника и книгу «Скрижаль».

Решения Соборов и действия Никона усилили внутрицерковнук» борьбу. Ломая без промедления и сожаления все препятствия, Никон стал еще более энергично искоренять уклонения от древнеправославных канонов и обычаев.

Мы согласны с теми, кто утверждает, что большая постепенность обеспечила бы более безболезненное внедрение правильных положений. Однако скажем: не вина, а беда Никона в том, что он не имел такого количества своих образованных последователей — проповедников, чтобы обеспечить массовое, быстрое и повсеместное разъяснение истинной православности своих и соборных трудов и определений. Беда Никона в том, что он

«Слишком ранним был предтечею

Слишком медленной весны»…

Именно недостаток просвещенных соратников толкнул Никона на устранение с церковного амвона наиболее рьяных противников. Но, объективно оценивая обстановку, приходится удивляться не столько карательной экспансии Патриарха, сколько его долготерпению. Многих противников, начиная с таких, как Никита Пустосвят и протопоп Лазарь, он терпел поистине до предела возможного в интересах Церкви.

Очень строгий к себе, Никон (с полным нравственным правом) был предельно строг к подчиненному ему духовенству, особенно в области благоповедения и ревностного отношения к пастырским обязанностям.

Он был очень суров с нерадивыми, распущенными, пьяницами, блудниками; многие «попы» попали у него под запрещение. Точность, истовость и благолепие богослужения были предметами его неусыпных, взыскательных забот.

1658 год открывает новый период в жизни Церкви и резкий перелом в деятельности Никона.

Происходит разрыв Никона с царем Алексеем Михайловичем, перешедший в своем нарастании в открытую борьбу, принесшую немало горя и Церкви и стране.

Попытаемся разобраться в этом.

Мы помним, что Никон уже со времени своего архимандритства был связан с царем личной дружбой. В период управления Новгородской епархией дружба скрепляется их деловым сотрудничеством.

В годы патриаршества Никон становится самым ближайшим советником царя. Не будем повторять подробно и многократно описанные другими исследователями мелочи их личной близости, вроде ежедневных совместных обедов, посещений Патриархом запросто царской семьи и т. п.

Все это до 1658 г. имело место, но не это главное.

Более важно, что в первые шесть лет Никонового патриаршества не было ни одного сколько-нибудь серьезного государственного вопроса, по которому царь принял бы решение, не посоветовавшись с Никоном. В частности можно считать установленным, что в вопросе воссоединения Левобережной Украины с Московским государством именно Никон преодолел сомнения и колебания царя. Бесспорно велики заслуги Никона в подготовке церковного воссоединения Украины.

Когда разгорелась русско-польская война за Украину, сам Алексей Михайлович отъехал в армию, а столицу и вообще тыл царь поручил попечению Никона.

Первосвятителю был усвоен титул покойного Филарета (Романова): «Великого Государя — Патриарха всея Великия и Малыя и Белыя Руси». На Патриархе лежало огромное бремя забот обо всем, начиная с приема челобитных (жалоб, прошений), кончая боевым и продовольственным снабжением действующей армии. И здесь Никон действовал со всей присущей ему прямой энергией и суровой непреклонностью. Неудивительно, что в среде боярской верхушки росло недовольство «всесилием» Патриарха, его зоркостью за «движением рук» вокруг государственной казны и готовились против него козни и интриги.

Совершенно исключительную энергию и распорядительность проявил Патриарх в борьбе со страшной эпидемией моровой язвы в 1654—55 гг. Своими пламенными посланиями к пастырям и пастве, он старался развеять вреднейшие суеверия об отказе от предупредительных мер на том «основании», что эпидемию, как наказание Божие, якобы надлежало принять с полной безропотностью и в бездействии. Он проводил решительные санитарные, карантинные и другие мероприятия и этим спас от преждевременной смерти много тысяч людей.

Правда, и во всей этой многогранной деятельности Никон центр своего внимания устремлял на внутрицерковные дела: улучшал богослужение, успевал лично экзаменовать всех кандидатов священства в знании веры и правил Церкви, совершенствовал работу эллино-славянского училища при Чудовом монастыре, успешно развертывал миссионерскую деятельность среди иудеев, магометан и буддистов, живших в Москве; нередко отрывал от столичных храмов достойнейших пастырей, посылая их для организации новых восточных епархий (Вятской и других) и продвижения христианства в среду остяков, вогулов и других малых народностей глухой таежной и тундровой Сибири; в самой Москве он на свой личный счет открыл четыре крупных «нищепитательницы» (богадельни для безродных и увечных стариков).

Многие исследователи теряются в объяснении причин «внезапного» обострения отношений между царем и Патриархом и теряются (в том числе даже и такие, как проф. Н. Ф. Каптерев) потому, что, во-первых, видят их в личной властолюбивости, вспыльчивости и папистско-теократических намерениях Никона, во-вторых, в Алексее Михайловиче видят слабовольного с одной стороны, а с другой безгранично покорного Церкви человека, доведенного до крайностей указанными свойствами и претензиями Никона. К этому прибавляют, что бояре-интриганы клеветой разрушили дружбу царя с Патриархом.

Самое же главное, что исследователи смешивают причину с поводом. Повод и внешняя картина разрыва известны церковному читателю.

В июле 1658 г. царские прислужники оскорбили патриаршего боярина. Царь отказал в удовлетворения затронутой чести Патриарха. Последний пригласил царя в Успенский собор, чтобы объясниться с ним там после богослужения. Алексей Михайлович не явился, а через своего посланца выразил неудовольствие по поводу употребления Патриархом приставки к титулу («великий государь», которую он же сам ему ранее дал). Раздраженный Никон, разоблачился, отправил царю письмо с указанием на интриги двора и незаслуженный гнев монарха и ушел пешком в Воскресенский на р. Истре, им же построенный монастырь.

Но это был не больше, чем именно повод, вскрывший то, что давно назрело.

А довольно распространенная характеристика Алексея Михайловича требует поправок.

Как человек Алексей Михайлович представляется в двух лицах: страстный любитель соколиной и псовой охоты, лихой веселый наездник (отказавшийся от этих удовольствий только тогда, когда чрезмерная тучность одолела его), любитель обильно выпить и закусить. Второе лицо: наружный святоша, неукоснительный посетитель богослужений и участник крестных ходов, ищущий благословений духовных особ на всякое дело. Захватывающийся зритель «скоморошьих» зрелищ, он после каждого из них шел в баню «омывать» соблазн, а потом в храм— замаливать его, чтобы через несколько дней повторить эту процедуру.

Разумеется, не бытовыми «деталями» определяется облик государственного деятеля, но они влияют на его державные дела.

Алексей Михайлович вошел в исторические труды и учебники дореволюционного времени с эпитетом «тишайшего». Кажется, в этом ему помог тишайший тембр его голоса, который, правда, редко повышался до пронзительного фальцета. Он тихо, иногда со слезами, советовался с нужными ему влиятельными людьми кротко, почти застенчиво, порой чуть ли не благоговейно выслушивал советы и возражения. Это породило впечатление светлой доброты, соединенной с безволием.

Но широко известно, что Алексей Михайлович не всегда и далеко не со всеми был таков. История знает его и другим. Знает она его спрятавшимся от пришедшего в Кремль возмущенного простого люда и ради своего спокойствия (хотя угрозу ему лично он вообразил напрасно), выдающим на расправу нескольких своих друзей и соратников. Помнит она его тихо беседующим с крыльца своего подмосковного дворца с мирно пришедшим к нему людом, с улыбками и сочувственными вздохами и обещавшим удалить с постов наиболее зарвавшихся казнокрадов и жестоких притеснителей, помнит как при появлении тайно вызванных им войск кровью налилось его лицо, как воздух был потрясен его отнюдь не тихим выкриком: «бейте злодеев!» Помнит и не забудет организованных им лишь в этот день и массового смертного избиения смирных посадских людей и потопление их в Москва-реке.

Да и мнение о слабовольности Алексея Михайловича требует серьезной ревизии. Он был тяжелодумом, но, приняв решение, был последователен в его проведении. Не все его решения были мудры, будучи нередко подсказаны наушничеством. Упрямство преобладало в нем над силой воли, но в последовательности его основной политической линии ему нельзя отказать.

На фоне вышесказанного проясняется и его церковная политика и в частности отношение к Никону.

Алексей Михайлович был до мозга костей абсолютист. Возможностей ограничения царской власти с чьей бы то ни было стороны он не допускал. О создании себе прочной нравственной опоры он заботился, но немедленно настораживался, если ему чудились покушения на безусловную безграничность монархической власти.

Царь поддерживал Никона в интересах обеспечения себе поддержки такой огромной нравственной силы, какою в обстановке времени являлась Русская Православная Церковь. Царь содействовал укреплению авторитета личности Никона в интересах получения помощи умнейшего и энергичнейшего святителя в осуществлении своих державных замыслов. Царь охотно возлагал на Никона труднейшие государственные гражданские поручения в интересах мудрейшего их выполнения, притом в совершенной уверенности в безукоризненной личной честности Патриарха и его ревности к государственной копейке. Царь приветствовал широкие христианско-благотворительные мероприятия Никона, ибо они облегчали тяготы низовых слоев населения, которые были задавлены прессом царевых торговых монополий, налогов, пошлин, поборов и повинностей, облегчали без ущерба для казны.

Но тот же царь лишил поддержки Никона, когда увидел стремление святителя предотвратить покушения власти предержащей на те церковно-монастырские имущества и доходы, основная часть которых в конечном итоге шла на ту же филантропию (ибо церковное «нищелюбие» в условиях того времени было своеобразной формой «социального обеспечения» наиболее обремененных нуждой и беспомощных).

Он оттолкнул Никона, когда тот активно вступился за элементарнейшие материальные и моральные права духовенства против произвола недостойных царевых «мытарей».

Он не остановился перед всесторонней травлей Никона, когда почувствовал (хотя и без достаточно веских к тому оснований) стремление Никона к цезаре-папизму. И добился своей цели.

Разрыв на такой основе должен был назревать и назревал постепенно. О том, что Никон имел основание опасаться за церковное достояние говорят многие факты. Некоторые из них приведем ниже.

Что было сочтено за папистские стремления Никона? Один из гражданских историков, Н. И. Костомаров (в сб. «Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей», вып. V), вернее других определяет действительную направленность политики первосвятителя:

«Никон, ревностно взявшись за дело достижения единообразия в церковной обрядности, логически должен был сделаться борцом за независимость и верховность своей патриаршей власти» (подчеркнуто мною Н. В.). Он и сделался им. Только не в католическом понимании. Если говорить более близкой к нашей современности речью, то мы бы определили Никона, как одного из первых по времени и крупнейшего по масштабу борцов за независимость Церкви: за отделение ее от государственной опеки. Может-быть, его линия в этом была извилистой с отступлениями и промахами, но направленность ее очевидна. Никон хотел создать государство в государстве — говорили Алексей Михайлович и его двор, но только другими словами; в этом же его обвиняли и уже этими же самыми словами многие, писавшие о нем в XIX и в начале XX века. Да, ко он хотел в пределах: царства мирского, земного создать «Царство не от мира сего», каковым и является Православная Церковь; он стремился за оградой Церкви Христовой создать царство духа в форме объединения людей неудаленных от жизни государства мирского, но освобожденных на время пребывания в этой ограде от вторжения грубой опеки в глубины души, в плевру нравственности.

Никон, вопреки тому, что думал Алексей Михайлович и его двор, вовсе не имел в помыслах вторгаться в сферу исключительных прав «кесаря», но попытался стеной стать против вторжения «кесаря» в сферу Божию. А что «кесарь» хотел подчинить себе Русскую Церковь, это факт, но добился он этого только после свержения Никона.

Конечно, мы вправе думать, что Никон своим уходом в Новый Иерусалим 10 июля 1658 г. «капитулировал» преждевременно. Вполне возможно, что сила духа изменила ему. Но было бы жестокостью строго попрекать этим его память. От патриаршего сана в 1658 г. он публично и официально не отказывался.

Можно с некоторой натяжкой согласиться частично с историками школы Н. Ф. Каптерева о том, что «Никон решил отказаться от патриаршества считая, что царь снова всенародно и униженно будет молить его остаться подобно тому, как он молил его принять патриаршую кафедру». С меньшей натяжкой можно поверить словам Никона, якобы, сказанным им боярину князю Трубецкому: «ушел я никем не гоним, потому, что, убоявшись болезней, хотел бы предстать перед Господом простым иноком». При этом он будто бы воскликнул «Буди я анафема, если пожелаю патриаршества!»

Проживши более года в своем Воскресенском монастыре («Новом Иерусалиме» строго-подвижнически в постоянном труде) Никон по царскому повелению отправился в Крестный монастырь (на Беломорье). Это была уже слабо прикрытая, пока еще — вежливо-оформленная ссылка первосвятителя.

В отсутствии (а вернее, пользуясь отсутствием) Патриарха, царь поспешно созывает в феврале 1660 г. Собор, который под давлением царя и с допущением ряда грубых канонических нарушений выносит решение о лишении Никона архиерейства и священства и о необходимости выборов другого Патриарха. Царь, ничтоже сумняся, отдает «соборно» определение на заключение нескольким случайно оказавшимся в Москве (приехавшим для собирания милостыни) архиереям, которые услужливо одобрили решение царя. Но резкие протесты смелых и образованных Епифания Славинецкого и его товарищей предоставили столь вопиющую беззаконность лжесоборных определений, что Алексей Михайлович во избежании громадного конфуза не решился провести их в жизнь. Точнее, он хотел обставить свержение Никона приличнее и законнее.

Попытка склонить Никона к добровольному отказу от патриаршества не удалась: он обусловил это требованием возвращения в Москву. Было дано лишь разрешение возвратиться в Воскресенский монастырь. Здесь и лично Никону пришлось испытать одно из типичных проявлений отношения правительства Алексея к церковному достоянию. Царский окольничий Боборыкин нагло захватил часть монастырских угодий, приобретенных за счет личного пожертвования Никона. Монастырский царский приказ вопиюще неправильно решил вопрос в пользу Боборыкина; резкое письмо Никона на имя царя осталось без ответа. Патриарх обрушил на Боборыкина известный текст 108 псалма. Царь, не проверив шептунов, принял это на свой счет.

Подготовка к ниспровержению Никона шла широким фронтом. Позорную роль сыграл пригревшийся в Москве авантюрист Паисий Лигарид, выдавший себя за Митрополита Газского, прибывшего с подложной грамотой Константинопольского Патриарха. Впоследствии выяснилось, что Лигарид был не только низложен с митрополии, но находился под отлучением и даже проклятием Константинопольского Патриарха. Но ему верили потому, что хотели верить.

Отстранение Никона развязало страсти: обиженные взыскательным Патриархом недостойные служители Церкви обрушили на него потоки самой несуразной клеветы. Это было на-руку царю.

Но наряду с этим по стране разбушевалось пламя раскольничьей и просто изуверской пропаганды. Никита Пустосвят, Лазарь, архимандрит Спиридон и др. выпускали свои «сочинения», обвинявшие всю Церковь в отступлении от Православия. Аввакум исступленно гремел в Москве, по городам и селам блуждали безместные «попы», бродячие «блаженные», общительные «отшельники», многоречивые «молчальники» с воплями о пришествии антихриста, с призывами приять спасительную смерть за двоеперстие, восьмиконечный крест, сугубое «аллилуия», начертание «Исус» и т. п. Это уже шло вопреки намерениям царя.

Было решено созвать Поместный Собор с участием восточных Патриархов. Но… авторитетнейший из них — Константинопольский Патриарх, чувствуя нелепость обвинений Никона, не хотел ехать в Москву и усердно советовал царю примириться с первосвятителем. Колебался и Иерусалимский Патриарх. Велись розыски местопребывания Антиохийского и Александрийского Патриархов.

Тем временем царь решил созвать Собор с чисто русским составом членов для суждения о расколе. Председательствовал на нем не Патриарх, а Новгородский Митрополит Питирим — недоброжелатель Никона.

Царский замысел в отношении данного Собора, проведенного в начале 1666 года был ясен: нужно было умалить заслуги Никона в богослужебно-обрядовой деятельности, представить царя и его новых церковных друзей главными поборниками истинного Православия с тем, чтобы на подготовляемом большом Соборе представить только вины Никона, но не говорить о его бесспорных заслугах. Этой подоплеки, столь прозрачной, почему-то не разглядели многие авторы историко-церковных работ XIX—XX вв.

Собор был вынужден полностью одобрить все церковно-уставные мероприятия Никона. Раскольники были призваны к покаянию, а наиболее упорствующие были отлучены от Церкви, некоторые преданы гражданскому суду.

Наконец, были отысканы двое из восточных Патриархов: Александрийский — Паисий и Антиохийский — Макарий. Они к этому времени были при участии турецкого султана лишены своих кафедр и ходили по Закавказью, собирая подаяния, якобы для своих бедствующих приходов.

Их торжественно привезли в Москву, триумфально встретили, щедро одарили.

Заслуживает большего внимания другое: Паисий и Макарий заявили о наличии у них полномочий представлять на Соборе голоса вселенского — Константинопольского и Иерусалимского Патриархов. Позже выяснилось, что вселенский Патриарх не только не передоверял им своего голоса, но даже отговаривал их от поездки в Москву.

И вот в конце ноября 1666 г. в Москве открылся знаменитый Собор с участием царя, большой группой ближайших к нему бояр, упомянутых Патриархов, большинства русских архиереев и ряда персонально приглашенных архимандритов и протопопов. Независимо от общего взгляда на значение этого Собора нельзя не признать, что он был пристрастным… и слишком горячим для высокого церковного собрания.

С обвинительными речами первым выступил сам Алексей Михайлович (их тон и содержание были живым опровержением усвоенного царю эпитета «тишайшего»). Патриарху вменялось в вину оставление кафедры на произвол судьбы и… бездеятельность его в борьбе с расколом. На второе обвинение Никон вовсе не отвечал. И по-своему поступил правильно, ибо это обвинение было несуразным. По существу же первого он отрицал свой отказ от патриаршества, а свой уход в 1658 г. из Москвы объяснял уходом от несправедливого царского гнева. Затем царь обвинил Никона в оскорблении величества в перехваченном его письме к Константинопольскому Патриарху.

Далее, в течение нескольких дней производился допрос Никона. Трудно себе представить до чего хаотичен, нелеп и беспорядочен был этот «допрос», точнее — хор беспорядочных, градом сыпавшихся обвинений, отвечать на которые сколько-нибудь обстоятельно обвиняемый не имел ни времени, ни возможности.

В первый день едва ли не больше всех неистовствовал Паисий Лигарид. Но характерно, что когда Никон убедительно доказал, что Лигарид находится под проклятием Константинопольского Патриарха за еретичество, то «обличители» хором закричали: «Он всех нас назвал еретиками!!». В конце заседания, Никон, обессиливший под градом вздорных обвинений, кротко заметил царю: «Если бы ты Бога боялся, то не делал бы так надо мною».

И в конце следующего дня «допросов» цареугодливых членов Собора Никон не выдержал (ибо, действительно, человеческим силам трудно было выдержать) и в сердцах воскликнул: «Не буду говорить, пока не приедут Патриархи Константинопольский и Иерусалимский».

В конце-концов, не в меру переусердствовавшее в угодничестве царю «обвинители» договорились до нелепости, сами себя опровергли и единственной виной Никона смогли выставить только резкости его против царя (они в самом деле имели место). Собор расценил их как «бесчестье великого государя».

На основании 12 правила Антиохийского Собора, гласившего: «Кто потревожит царя и смутит его царствие, тот не имеет оправдания», Никон был объявлен отлученным от патриаршества, лишенным права священнодействовать и низведен в звание простого инока. В крайне унизительной обстановке Никон был лишен патриарших регалий и сослан в Ферапонтов монастырь (близ Кирилло-Белозерского монастыря).

Можно сказать, что Соборный суд 1666 г. над Никоном был судом царя Алексея по форме — за «превышение власти» Патриархом, а по существу за замыслы Никона добиться внутренней нравственной и моральной независимости Церкви от давящей опеки царской власти.

Дальнейшее осуществление исправительно-богослужебных мероприятий Никона, царь берет на себя. Он задерживает в Москве еще на год Паисия и Макария; при их участии созывает Собор и в 1667 г. (на нем снова фигурирует пресловутый Паисий Лигарид) все особенности старого русского чина и обряда были признаны еретическими и безусловно запрещены; все несогласные с этим хотя бы в деталях были отлучены от Церкви и преданы анафеме.

Потом, в течение двух лет правительству Алексея Михайловича пришлось вести утомительную, энергичную переписку с турецким султаном и со вселенским Патриархом о восстановлений Паисия и Макария на их кафедрах, которых они были лишены вполне законно. Это было необходимо, чтобы придать каноничность решениям Соборов 1665 и 1667 гг. В конце-концов восстановить обоих Патриархов на их престолах удалось поскольку султан согласился на это ради сохранения добрых отношений с Москвой. При этом султану пришлось прямым нажимом ломать сопротивление Константинопольского Патриарха.

Никон же томился в ссылке. Он неизменно отклонял все подачки, присылаемые ему царем, безропотно и ревностно выполнял все физические послушания по монастырю. Огромное личное обаяние, вдохновенные беседы и поучения, подняли нравственный уровень иноков обители. За благословением к нему стали приходить люди за сотни верст. Недоброжелателям это показалось опасным. Представился «удобный случай»: к нему пришли побеседовать и получить напутствие несколько донских казаков. Враги истолковали это как «приход группы воровских казаков Степана Разина с целью освободить его из заточения». Великий узник был подвергнут строжайшей изоляции: у его кельи круглосуточно стал дежурить теперь наряд из двадцати стрельцов.

Терпя нужду, Никон в 1669 г. отказался от денег, присланных ему царем с просьбой помолиться за новопредставленную царицу Марию Ильиничну: «Мы должны молиться за упокой души и без мзды», ответил он. Лишь в 1671 г., когда узник совершенно ослаб, получил жестокую голодную цынгу, суставный ревматизм, ряд других тяжких болезней, и одежда его превратилась в жалкие лохмотья, «тишайший» Алексей Михайлович разрешил минимальное снабжение его одеждой, общемонашеской пищей и чтение книг.

Старец, казалось, ожил. В его келейке до зари теплился огонек и днем и ночью можно было видеть его, склоненным над книгами или занятым писанием; своей пищей он делился с нищими; охотно лечил больных иноков и окрестных крестьян.

Но годы нечеловеческой нужды и тяжелых переживаний делали свое: здоровье было непоправимо подорвано и Никон угасал в далеком монастыре.

Дела его, как мы уже видели, не угасли: все его реформы по восстановлению древнеправославия были признаны правильными.

Не угасли, но проведение их в жизнь было испорчено теми, кто себе присвоил плоды Никоновых трудов.

Если Никон бывал иногда резок, то все же он использовал решительно все возможности для разъяснения истины и вразумления инакомыслящих. И кто знает — будь Никон на своем посту еще 10—15 лет, быть может ему бы в конечном итоге удалось отыскать какие-то возможности примирения с Матерью-Церковью ее заблудших чад.

А после устранения Никона царь, на несколько лет усвоивший себе фактически все функции Патриарха (да и после избрания нового Патриарха отныне русские цари стали верховными руководителями внутренней жизни Церкви), повел дело так, что терпеливое разъяснение раскольникам их ошибок и заблуждений фактически исключалось. Они должны были сами «вразумляться».

Царское правительство предложило местной гражданской и военной администрации, а также дворянам-помещикам искоренять раскол мерами репрессивного воздействия. Столкновение раскольников с дворянством и правительством привело к тому, что в глазах рядового крестьянства раскольники становились борцами с феодально-крепостническим гнетом вообще.

Конечно, это было не верно: раскол с самого своего возникновения никогда не был явлением социально-прогрессивным, не был он, в частности, и течением антифеодальным.

Вскоре последовало известное брожение в крупнейшем Соловецком монастыре. После отказа братии Соловецкого монастыря принять «Никоновы новшества», царь счел целесообразным «увещевать» ее языком пушек. Известно, что осада обильно укрепленного и обладающего всевозможными запасами монастыря продолжалась несколько лет и он пал лишь в начале 1676 г.

Значение Соловецкой осады заключается между прочим и в том, что тамошние монахи и несколько тысяч засевших в монастырской крепости крестьян и казаков, в сознании темнейшей части народных масс получили ложную славу мучеников за истинную веру.

Пример Соловков оказался заразительным. Движение вызвало репрессии, а последние вызвали массовое бегство в лесные дебри, в глушь Ветлужья, верховья Чусовой и Камы, в ущелья Урала и т. д. Когда же и до этих мест доходили: и отряды царских войск, ломавших раскольничьи церковушки и скиты, и отряды помещичьей челяди, отыскивающие беглых носителей барщины и оброка, возникли случаи самосожжения. Через самое короткое время самосожжение перестает быть только формой самоубийства при невозможности убежать от преследователей, а стало пропагандироваться изуверами, как вернейший способ спасения души и к нему прибегали фанатики при вполне спокойной обстановке.

Нужно прямо признать, что отгородившись от прямой опасности открытой раскольничьей пропаганды частоколом царевых батогов, штыков и пушек, худшая часть духовенства «разболталась» и вообще забросила проповедническую деятельность. Новый Патриарх Иоаким — архипастырь весьма почтенный, но все же по складу своего личного характера не мог поднять церковную дисциплину на такой уровень, какой был достигнут Никоном.

В 1676 г. умирает царь Алексей Михайлович. Наследовавший престол Феодор Алексеевич был хилый здоровьем и слабый духом (по мнению некоторых историков даже «разумом тяжко болящий»). Но непримиримое, беспощадное отношение к Никону он унаследовал от отца в полной мере.

Изоляция Никона была усилена, режим заключения ухудшен. Об облегчении участи старца стала убедительно хлопотать и братия Воскресенского, что на Истре, монастыря, а еще энергичнее, участники окрепшего в Москве кружка просвещеннейших ревнителей Православия, людей честных, смелых и правдивых во главе с известным просветителем Симеоном Полоцким; об этом же хлопотала и сестра царя. «Кроткий» Феодор Алексеевич проливал слезы сочувствия и всего-навсего для решения вопроса о возможности перевода узника с севера в подмосковный Воскресенский монастырь… созвал специальный Собор. Еще интереснее, что это был «эрзац-Собор»: на него была царем вызвана только часть иерархов, но как наподбор были приглашены решительно все недоброжелатели Никона. Было вынесено решение: не признать возможным перевод Никона без предварительного согласия… восточных Патриархов.

Сам Никон уже не думал об этом: прикованный болезнью к постели, он принял схиму и по-христиански готовился к отходу в мир, «иде-же несть ни печаль, ни воздыхание»…

Лишь в 1681 г., когда Кирилло-Белозерский архимандрит сообщил о том, что Никон в безнадежном состоянии и уже почти при смерти, экстренно собранный Собор решил вернуть узнику свободу.

Рейс струга с умирающим страдальцем-святителем был запоздалым триумфом Никона. 17 августа 1681 г. по пути в Москву, на струге (у города Ярославля), Никон тихо скончался. Похоронили его с архиерейскими почестями в его любимой Воскресенской обители.

По единодушному желанию всех восточных Патриархов, Никон был посмертно восстановлен в сане Московского Патриарха и, как известно, Русская Православная Церковь доныне чтит его память в этом сане.

После отстранения Никона от активной церковно-руководящей деятельности, царизм пошел в широкое наступление на внутреннюю самостоятельность Церкви. Наступление успешно завершилось созданием «ведомства православного исповедания» в следующем XVII веке. Никон был последним по времени крупным борцом за внутрицерковную независимость.

Никона некоторые считают виновником не только появления на Руси раскола старообрядчества, но и его роста и развития. Так ли это?

Да, действия Никона объективно породили раскол. Но само по себе это не отрицательное явление: отсечение от Церкви ее отмерших членов — столь благое дело, как хирургическое отсечение отмерших частей организма. Церковь не может поступаться своими догматами и основными канонами; такие компромиссы — преступление перед лицом Всевышнего. Мероприятия Никона — благо для Русской Церкви.

Однако, важно, чтобы от живого тела были отсечены только омертвевшие ее члены.

В данном случае речь шла больше (хотя и не исключительно) о внешне обрядовых вопросах, почти не затрагивающих основ и духа Православия. Задачей Никона было: организовать и возглавить большое общецерковное движение по разъяснению малосознательной массе раскольников их заблуждений, вместо того, чтобы репрессиями церковными и нецерковными усилить его и загнать в подполье.

Он этого не сделал и в этом его вина, но меньше всего виновность лично. Для успешной борьбы с расколом нужно было прежде всего намного повысить богословский и нравственный уровень духовенства. В годы своего первосвятительства Никон делал в этом отношении немало. Намеревался же сделать еще много больше. Пока же он ограничивался устранением от деятельности только наиболее бесчинствовавших раскольников.

Очень и очень многих из намеченных им воспитательных шагов по преодолению раскола он сделать не успел потому, что был поставлен в невозможность что-либо сделать, ибо был заточен.

А царь, преемники Никона, и даже Соборы епископов стали на путь, который неизбежно должен был дать результаты, обратные ожидаемым.

В наши дни, когда уже идет 290 год со времени отстранения Никона от первосвятительской деятельности, условия церковной жизни радикально изменились к лучшему. Раскол старообрядчества, разбившись на множество сект и толков, хотя и вырождается, но все еще живет. Вряд ли кто сомневается, что у старообрядчества совершенно нет серьезной почвы для продолжительного дальнейшего существования.

Обреченность старообрядчества в том, что оно не только не может прогрессировать, но препятствует культурному росту своих последователей. Его слабость в том, что оно тратит силы на казуистическое оправдание остатков и мелочей застывших внешних форм, лишенных живого духа веры. Его антипрогрессивность в том, что оно и доныне относится презрительно ко всякой новой положительной науке и в культуре видит угрозу своим исконным верованиям: оно не идет с жизнью и тянет своих последователей во всем к старому, ветхому только потому, что оно старое. Вот почему оно все больше становится оплотом отжившего и отживающего, оплотом самых нелепых суеверий и предрассудков.

Опыт деятельности Никона при оценке современных условий показывает нам пути и методы преодоления церковного раскола. Он предпринял исправление книг на основе сверки многочисленнейших древних редакций.

Долг современных церковных историков, догматистов и образованных архипастырей и пастырей — терпеливая и тщательная очистка старообрядчества от накопившихся наростов. Наш долг — прежде всего показать с чем, с каким «багажом» разногласий старообрядчество ушло от Матери-Церкви. Другими словами показать, каким было старообрядчество до раздробления его на секты, толки и согласия. Тогда всем, еще способным видеть, станет ясно, как ошибаясь в сравнительно малом, раскол дошел до великих несообразностей вроде поморян, хлыстов, бегунов, дырников и пр.

Словом, первая ступень великой воссоединительной работы это — показ первоначального старообрядчества, откол тянущихся к Православию лиц от сект позднейших формаций.

Вторая ступень — терпеливое разъяснение православным старообрядцам догматического и канонического значения их заблуждений. Довести до самых глубин их сердец, что двуперстие, восьмиконечный крест, начертание «Исус» и прочие детали не мешают им стать православными, если только они отделяют их.

Пусть только пастыри наши не проявляют излишней торопливости.

Не Церковь, а власть царистская, своим вмешательством в церковные дела вбивала между нами клин. Теперь же, в дни полной внутренней религиозной свободы, когда единственное требование Родины к нам — быть ее верными сынами, никто и ничто не оправдывает нашего разделения. Желают ныне сохранить это разделение только те, кому дороже Христа свои низменные интересы.

В конце этого краткого очерка нужно ответить на последний вопрос: был ли Никон (или во всяком случае — пытался ли он быть) прежде всего государственным руководящим деятелем в церковном сане или наоборот? Нет, Никон прежде всего был церковным деятелем. Внимательно рассмотрев деятельность Никона в годы его патриаршества, когда он по поручению царя выполнял важнейшие государственные работы, мы легко устанавливаем, что для него: 1) на первом плане всегда стояли интересы Церкви; 2) гражданско-административные деяния его всегда исходили из пользы их для Церкви; 3) государственная деятельность была для Никона одной из функций его архипастырских обязанностей, понимаемых им очень широко; 4) мероприятия гражданских властей того времени должны были, по его убеждению, строиться на таких христианских принципах, как: любовь к людям, особенно — к униженным и обиженным, личное бескорыстие деятелей власти исполнительной, глубокого уважения прав Церкви и всесторонняя охрана ее служителей и т. д.

Как видим, от цезаре-папизма все это далеко.

НИКИТА ВОЛНЯНСКИЙ