Лобачев Сергей Владимирович, кандидат исторических наук, старший преподаватель Санкт- Петербургского государственного университета, работа выполнена при поддержке Института «Открытое общество» (проект RSS 908/1999).

У истоков церковного раскола.

Отечественная история. 2001 г. №2. С. 134 -141.

Церковный раскол стал одним из самых существенных явлений в истории российской духовной культуры XVII в. Как широкое религиозное движение он зародился после собора 1666-1667 гг., наложившего клятвы на противников греческих обрядов, введенных в практику русского богослужения, и запретившего использование литургических книг, отпечатанных до начала систематического исправления богослужебных текстов по греческому образцу. Однако истоки его восходят к более раннему времени, к периоду патриаршества Никона. Вскоре после возведения в сан (1652) патриарх провел церковную реформу, которая, по общему мнению исследователей, сразу же вызвала резкий протест ревнителей старины[1] . Первоначально недовольство исходило от узкого круга лиц, многие из которых прежде были единомышленниками Никона. Самыми видными фигурами среди них были протопопы Иван Неронов и Аввакум Петров. В первые годы правления Алексея Михайловича они вместе с Никоном входили в «кружок ревнителей благочестия», возглавлявшийся царским духовником протопопом Благовещенского собора в Кремле Стефаном Вонифатьевым, и оказывали заметное влияние на церковную политику. Однако реформа, начатая Никоном, превратила бывших друзей в непримиримых врагов. Н.Ф. Каптерев назвал это «разрывом лиц, решительно разошедшихся между собою во взглядах и убеждениях»[2].

Событиям, связанным с церковной реформой Никона, в историографии традиционно придается большое значение. Как отмечал Н.Ф. Каптерев, действия Никона по изменению церковных обрядов вызвали смятение умов в русском обществе[3]. Эта точка зрения, сформулированная еще в конце XIX в., была принята практически всеми историками. А.В. Карташев, например, писал о «широкой гласной протопопской оппозиции» патриарху[4]. С. Зеньковский полагал, что изменение обрядов потрясло современников. Оно «было чем-то неслыханным в анналах не только Русской, но и вообще Христианской церкви»[5].

Совсем недавно была предложена иная трактовка начального периода раскола. Американский историк Георг Михельс, проанализировав ранние источники старообрядчества, пришел к выводу, что церковная реформа поначалу не вызвала широкого протеста в народной среде и что русское общество в массе своей оставалось равнодушным к изменениям в богослужебном чине и к правке литургических книг. Против Никона выступала только небольшая группа лиц, не оказавшая заметного влияния на современников[6]. В данной работе мы обратимся к самым истокам старообрядческого движения и попытаемся показать, что изначально столкновение патриарха с ревнителями благочестия не было связано с проводимой им церковной реформой, которая началась уже после того, как противники Никона оказались в опале.

В свое время П. Николаевский связал начало никоновских преобразований с выходом в свет 11 февраля 1653 г. Следованной Псалтири, в которой по прямому указанию патриарха были опущены статьи о перстосложении при крестном знамении и о поклонах при чтении молитвы Ефрема Сирина. Однако это мнение, принятое практически всеми исследователями[7], не находит документального подтверждения. Статьи о крестном знамении и о поклонах, впервые появившиеся в предисловии к Псалтири 1642 г., не раз перепечатывались в последующих изданиях книги, причем в различных редакциях. Но уже в издании 1649 г. эти статьи были опущены, что, однако, не вызвало протеста ревнителей старины. Голоса протеста не было слышно и в 1653 г. Очевидно, П. Николаевский исходил из того, что публикация Псалтири по времени совпала с обнародованием памяти патриарха Никона, разосланной по приходским церквам в феврале того же года и касавшейся изменений церковных обрядов. Об этой памяти

С. 134

протопоп Аввакум писал в своем житии: «В Пост Великой прислал память х Казанской к Неронову Иванну(…) В памети Никон пишет: Год и число. По преданию святых апостол и святых отец не подобает во церкви метания творити на колену, но в пояс бы вам творити поклоны, аще же и трема персты бы есте крестились. Мы же задумалися сошедшеся между собою, видим, яко зима хощет быти; сердце озябло и ноги задрожали»[8]. Можно ли согласиться с тем, что эта память стала одной из причин разногласий ревнителей благочестия с патриархом?

Следует помнить, что житие Аввакума, указывающее на начало церковных преобразований, является поздним источником, поэтому содержащиеся в нем сведения нуждаются в проверке. Как показало исследование Н.С. Демковой, протопоп написал свою автобиографию в пустозерской тюрьме в начале 1670-х гг.[9] События двадцатилетней давности отразились в нем не вполне достоверно. Чтобы добраться до истины, необходимо обратиться к ранним источникам по истории раскола. Среди них наиболее важными являются письма протопопов Аввакума и Ивана Неронова 1653-1654 гг., написанные по следам событий.

Разногласия между патриархом и ревнителями стали назревать вскоре после прихода Никона к власти. В отличие от своего предшественника, патриарха Иосифа, новый глава Церкви получил от царя широкие полномочия. Теперь все важнейшие решения, касавшиеся церковных вопросов, стали приниматься по прямому указанию патриарха. Царский духовник Стефан Вонифатьев, обладавший ранее огромным влиянием на церковную жизнь, после возведения Никона в сан патриарха сошел с политической сцены. Шведский резидент Иоганн де Родес, один из самых осведомленных иностранцев, находившихся в это время в России, сообщал своему правительству, что между Стефаном и патриархом произошло серьезное столкновение[10].

После Стефана Вонифатьева самой влиятельной фигурой среди ревнителей благочестия был Иван Неронов, протопоп Казанского собора в Москве. К 1652 г. он уже был хорошо известен в столице благодаря своим проповедям, в которых он просто и ясно толковал Священное Писание. Автор жизнеописания Неронова отмечал: «И прихождаху мног народ в церковь отвсюду, яко не вмещатися им в паперти церковной, но восхождаху на крыло паперти и, зряще в окна, послушаху пения и чтения Божественных словес. Написа же и окрест стены святыя поучительная словеса, да всяк от народа приходяй к церкви, аще и кроме пения, не простирает ума своего на пустошная мира сего, но да прочитует написанная на стенах и пользу душе приемлет»[11].

Неронов, как и другие участники «кружка боголюбов», обличал пороки церковно-приходской жизни. Добиваясь строгого соблюдения церковных обрядов, ревнители не боялись критиковать даже высшее духовенство. В свое время протопоп Стефан Вонифатьев открыто выступил против патриарха Иосифа и высших иерархов, противившихся проведению церковных реформ[12]. Однако Стефан тогда пользовался поддержкой Алексея Михайловича, чего нельзя было сказать о Неронове. Когда Никон стал патриархом, он не захотел мириться со вседозволенностью в стенах Казанского собора. Поучения Неронова и его независимое поведение вызывали раздражение носителя высшего духовного сана. Ситуация обострилась летом 1653 г.: поводом к конфликту между Никоном и Нероновым послужило дело муромского протопопа Логгина.

Однажды Логгин присутствовал на обеде у воеводы Игнатия Бестужева[13]. К нему подошла жена воеводы и попросила у него благословения. Однако протопоп, заметив на ее лице краску, спросил: «Не белена ли ты?» Как известно, ревнители благочестия не одобряли употребление женщинами косметики. Этот упрек вызвал раздражение присутствовавших. Некто Афанасий Отяев заметил: «Что-де, протопоп, хулишь белила, а без белил-де не пишется и образ Спасов, и Пречистыя Богородицы, и всех святых». На это Логгин ответил, что краски для икон составляют иконописцы, «а как-де на ваши рожи такие составы положить, так-де и не похотите». Воевода приказал взять Логгина под стражу и написал патриарху, что протопоп «похулил образ Господа нашего Исуса Христа, и Пресвятыя Богородицы, и всех святых»[14].

В июле 1653 г. в Москве собрался церковный собор, рассматривавший дело Логгина. На соборе Неронов открыто выступил в защиту муромского протопопа. Однако Никон чувствовал себя хозяином положения. По свидетельству митрополита Ростовского Ионы и ярославского протопопа Ермила, на одном из заседаний собора Никон говорил: «Мне- де и царская помощь негодна и ненадобна, да таки-де на нее и плюю, и сморкаю»[15] . Услышав такие слова от патриарха, митрополит Иона хотел «с места бежать». Неронов, в свою очередь, передал слова Никона царскому духовнику Стефану Вонифатьеву.

На следующем заседании собора Неронов обвинил патриарха в злоупотреблении властью. Но главные свидетели речей Никона — митрополит Иона и протопоп Ермил — неожиданно отреклись от своих слов, устрашившись патриаршего гнева. Зато его не испугался Неронов. Он

С. 135

упрекал Никона: «А тебе хто и добра хощет, и ты-де тех ненавидишь, а которые клеветники и шепотники, и ты тех любишь, и жалуешь, и слушаешь (…) Доселе ты друг наш был», а теперь, когда государь тебе волю дал, «на нас востал». Тогда патриарх попытался дискредитировать Неронова. Он заявил, что на того поступил донос от братии Казанского собора, но когда протопоп попросил прочитать его перед всем собором, Никон не нашелся, что ответить. «Воистинну, патриарх, лжешь», — бросил ему в лицо Неронов[16].

Чаша терпения Никона была переполнена. В середине июля 1653 г. Неронов был арестован и заключен в Новоспасский, а затем в Симонов монастырь. 13 августа протопопа сослали на Кубенское озеро, где его должны были содержать под строгим надзором в Спасо-Каменном монастыре[17]. Братия Казанского собора подала царю челобитную в защиту Неронова, которую написали костромской протопоп Даниил и юрьевецкий протопоп Аввакум, но Алексей Михайлович передал ее патриарху, предоставив ему самому разобраться в этом деле. И Никон начал действовать…

В отсутствие Неронова священники Казанского собора не проявили единодушия. Протопоп Аввакум, считавший себя преемником Неронова, войдя однажды в церковь, увидел, что богослужение началось без его участия. Он упрекнул братию, что они заняли его место «на крылосе». Однако священник Иван Данилов ответил Аввакуму, что тот будет петь только в свою очередь, по понедельникам, средам и пятницам. Протопоп возразил, что в прежние отлучки Неронова «у меня вы сего первенства не отнимали (…) яз-де протопоп!»[18] Иван Данилов возразил, что Аввакум протопоп в Юрьевце Повольском, а не здесь. Тогда Аввакум покинул храм и распространил слух, будто у него «попы книгу отняли и из церкви выслали». Он завел «свое всенощное» на дворе Ивана Неронова в сушиле и стал отзывать к себе прихожан Казанского собора. Возмущенный Иван Данилов подал патриарху донос про «сушильное всенощное бдение». Аввакум и вместе с ним около 40 человек братии и прихожан были немедленно арестованы патриаршим боярином Борисом Нелединским[19].

После этих событий братия Казанского собора «разбрелась вся». Иван Данилов писал Неронову, что кроме него и сына его Петра «церковников никого инех нет». Церковь опустела, прекратились пожертвования богатых покровителей. Данилов бил челом царевне Анне Михайловне «о кормах», но та ответила: «И впредь-де не будет вам ничево, молилися-де, да вымолили Ивана Неронова вон»[20].

Некоторое время спустя был арестован костромской протопоп Даниил «за Тверскими воротами». Его содержали в Чудове монастыре, а затем отправили в ссылку в Астрахань, где уморили в земляной тюрьме[21]. 1 сентября, на Семенов день, «на соборе при государе царе патриарх Никон и власти муромского протопопа Логгина прокляли и велели остричь…»[22] Логгин был сослан в Муром, в деревню, к своему отцу, где ему ведено было жить «под началом остриженому» и чтобы «никто ево попом и протопопом не звал»[23]. Так патриарх расправился с непослушными священниками.

Известия о расправе с ревнителями благочестия проникли за рубеж. Адам Олеарий писал: «Два года тому назад «муромский протопоп» по имени Логгин осмелился проповедовать и начал вместе с некоторыми подчиненными ему попами в Муроме и других городах произносить открытые проповеди, поучать народ из Слова Бытия, увещевать и грозить ему (…) Народу к ним стекалось очень много. Когда, однако, патриарху это стало известно, он постарался принять меры против этого, отрешил проповедников от должностей, проклял их с особыми церемониями и сослал на жительство в Сибирь»[24]. Книга Олеария вышла в свет в 1656 г. Ее автор в то время находился в Голштинии и, описывая события 1653 г., пользовался сведениями, поступавшими из России от его информаторов. Тем не менее немецкий ученый очень точно подметил, что причиной недовольства патриарха были именно проповеди, вносившие смуту в умы прихожан, а не противодействие священников церковной реформе. Дозволенные при патриархе Иосифе, эти проповеди теперь были запрещены, и все попытки самовольно «поучать народ» сурово наказывались.

Нужно сказать, что в дошедших до нас официальных источниках — царских указах, грамотах, разрядных записях — об опале «боголюбцев» нет никаких упоминаний. Этот факт нельзя не принимать во внимание. По-видимому, он свидетельствует о том, что расправа с ревнителями благочестия не вызвала широкого отклика в народе. Тем более неправомерно связывать ее с началом раскола в Православной церкви.

Но как в таком случае оценивать житие Аввакума, единственный источник, где говорится, что ревнители пострадали именно за то, что выступили против исправления обрядов? Вспомним те условия, при которых был создан этот замечательный литературный памятник. Н.С. Демкова, изучившая литературную историю жития, обратила внимание, что хронологические указания протопопа очень часто бывают неточными[25]. Исследовательница уста-

С. 136

новила следующую последовательность работы Аввакума; в 1664-1669 гг. были написаны автобиографические письма и послания протопопа, в 1669-1672 гг. составлена первоначальная редакция жития, наконец, в 1672 г. в пустозерской ссылке была создана новая редакция жития с преобладанием эпизодов-новелл, впоследствии разошедшаяся во множестве списков[26].

Теперь соотнесем эти даты с биографией Аввакума. Протопоп был сослан в Сибирь через месяц после своего ареста, т.е. вскоре после 15 сентября 1653 г. В Сибири он пробыл 10 лет и вернулся в Москву только весной 1664 г. Однако в столице Аввакум находился всего несколько месяцев. Уже 29 августа 1664 г. он был отправлен в новую ссылку, в Мезень[27]. За кратковременное пребывание в Москве он сблизился со своими единомышленниками, с которыми впоследствии состоял в переписке. В числе их был игумен Златоустовского монастыря Феоктист[28], один из ближайших сподвижников Неронова. Феоктист выполнял при Неронове обязанности личного секретаря[29]. Постепенно в руках игумена Феоктиста сосредоточился целый архив документов, в частности, письма протопопов Логгина и Аввакума, переданные ему царским духовником Стефаном Вонифатьевым. В начале 1666 г. этот архив был конфискован властями, а сам Феоктист арестован[30]. Когда Аввакум находился в Москве, он вполне мог ознакомиться с архивом игумена Феоктиста и на основании документов набросать автобиографические заметки.

Однако в письмах из архива игумена Феоктиста и в житии Аввакума события, связанные с опалой членов кружка ревнителей благочестия, изложены по-разному. Вот, например, строки из письма Ивана Неронова от 13 июля 1654 г., отправленного из Спасо-Каменного монастыря Стефану Вонифатьеву: «…Во 161 (1653. — С.Л. ) году на первой недели Великаго Поста гласу пришедшу от образа Спасова сице: «Иоанне, дерзай и не убойся до смерти: подобает ти укрепити царя о имени Моем, да не постраждет днесь Русия, якоже и юниты»[31]. Таким образом, Неронов утверждал, что еще год назад, в Великий Пост он мистическим образом был предупрежден о грядущих бедах. Следует помнить, что первую неделю Великого Поста на Руси всегда проводили особо. Дьякон Павел Алеппский, сопровождавший патриарха Антиохийского Макария в его путешествии в Россию, отмечал, что в это время жители «не производят ни купли, ни продажи, но неопустительно присутствуют за богослужением в своих (…) церквах»[32]. В том же письме к Стефану Вонифатьеву Неронов упоминает и о видении, которое имел пустынник Анофрий о епископе Коломенском Павле, впоследствии лишенном Никоном сана. «И ина бо многая показания, бывшая от Бога, вся презрена быша», — заключает протопоп[33]. Неронов писал об этих предзнаменованиях в прошедшем времени. Для него они были предвестниками беды, грянувшей год спустя. Зато в изложении Аввакума, сочинявшего автобиографию через 20 лет после этих событий, предзнаменования напрямую связаны с началом никоновской реформы, когда по приходским церквам была разослана пресловутая память патриарха. Процитируем его еще раз: «В Пост Великой прислал память х Казанской Неронову Иванну (…) Мы же задумалися сошедшеся между собою; видим, яко зима хощет быти: сердце озябло и ноги задрожали. Неронов мне приказал церковь, а сам едун скрылся в Чюдов, седмицу в полатке молился. И там ему от образа глас бысть во время молитвы: время приспе страдания, подобает вам неослабно страдати!»[34]

Вот еще один пример — выдержка из письма протопопа Аввакума к Ивану Неронову от 14 сентября 1653 г.: «И был я в приказе день един перед судьями на роспросе про челобитную, что братья о тебе подавали государю. А писал ее Данило костромский да я. А в ней написано слово так: о, благочестивый царю, откуду се привнидоша во твою державу? учение в России не стало и глава от Церкви отста (…) И царь отдал ея патриарху…»[35] Как видно из отрывка, в челобитной, поданной царю Аввакумом и Даниилом в защиту Неронова, не было ни слова об изменении церковных обрядов. Зато в своем житии Аввакум писал: «Мы же з Данилом, написав ис книг выписки о сложении перст и о поклонех, и подали государю; много написано было; он же не вем, где скрыл их; мнитмися — Никону отдал»[36].

Таким образом, ранние источники излагают события 1653- 1654 гг. несколько иначе, чем это делал Аввакум много лет спустя. В них ничего не говорится ни о памяти патриарха Никона, ни об обрядовых новшествах. Если эта память — не плод воображения Аввакума, то почему она сразу же не вызвала резкой критики со стороны ревнителей? Подозревать протопопа в умышленном искажении событий оснований нет, однако можно предположить, что он путал их последовательность. По всей видимости, память Никона была разослана не в 1653, а в 1654 г.

Попытаемся восстановить хронологию на основе ранних источников. События развивались следующим образом: в июле 1653 г. на церковном соборе произошло столкновение между патриархом Никоном и Иваном Нероновым; в августе — сентябре Неронов и его единомышленники — протопопы Аввакум, Логгин муромский, Даниил костромской — были сосланы в отдаленные города и монастыри; 6 ноября 1653 г. Неронов написал царю письмо из Спасо-

С. 137

Каменного монастыря, в котором излагал причины своей опалы, а именно — недовольство патриарха обличительными проповедями священника. 27 февраля 1654 г. в другом своем послании Неронов впервые осуждает изменение церковных обрядов: «Отцы преданное коленное покланяние попираемо, и крестнаго знамения сложение перст пререкуемо»[37]. Протопоп пускается в пространную полемику по поводу нововведений, апеллируя к отцам Церкви, и гневно осуждает деятельность справщика Арсения Грека, который, будучи возвращен из ссылки, теперь «живет у патриарха Никона в келье»[38].

Примерно в то же время были написаны послания Саввина, Григория, Андрея и Герасима Плещеевых, «их же писаша от жалости к отцу Иоанну в Каменской монастырь». Плещеевы сетовали на «непоклонническую ересь и прочия нововведенныя дохматы, иже отревают Христово словесное стадо от теснаго и прискорбнаго пути, ведущаго в живот»[39]. Неронов был духовником братьев Плещеевых. Очевидно, они находились под сильным влиянием его проповедей. Нет ничего удивительного, что пафос их посланий перекликается с посланиями самого Неронова. Таким образом, ранние источники показывают, что первые упоминания о «нововведенных дохматах» Никона появляются только в 1654 г. Почему именно в это время?

В литературе уже высказывалось мнение, что письмо Неронова от 27 февраля 1654 г. было написано до созыва церковного собора, принявшего решение об изменении церковных обрядов[40]. Однако это утверждение необходимо доказать. В своем письме Неронов обращается к царю с призывом созвать для решения церковных вопросов истинный собор, «а не соньмище иудейско»[41]. Что подразумевал протопоп под «соньмищем»? Не тот ли собор, который постановил, чтобы впредь быть «исправлению в печатном тиснении против древних харатейных и греческих книг: уставов, потребников, служебников и часословов»?[42]

По составу участников собора 1654 г. можно выяснить, когда проходили его заседания. Под соборным деянием поставил свою подпись архиепископ Суздальский Софроний, принявший этот сан 29 января 1654 г. В то же время, среди церковных иерархов, присутствовавших на соборе, не назван архиепископ Тверской Лаврентий, бывший патриарший ризничий. Лаврентий был поставлен на епископство 16 апреля. Следовательно, собор происходил между 29 января и 16 апреля[43]. В середине XVII в. заседания Освященного собора проводились накануне или в первую неделю Великого Поста. Так было в 1649 г., когда собор заседал 11 февраля, в последнее воскресенье перед Великим Постом[44], так было ив 1651 г., когда он был созван 9 февраля, в первое воскресенье Великого Поста[45]. Едва ли традиция была нарушена три года спустя. В 1654 г. первая седмица Великого Поста приходилась на 6-12 февраля. В записях о выходах царя Алексея Михайловича есть упоминание, что 12 февраля «на Зборное Воскресенье был государь у действа в соборной церкви Успения Пречистыя Богородицы»[46]. Если заседание собора действительно проходило 12 февраля, то две недели (до 27 февраля, времени написания второго послания Неронова) — вполне достаточный срок, чтобы известия о нем дошли до Спасо-Каменного монастыря и вызвали резкую отповедь до стороны Неронова. Таким образом, Неронов выступал не только против патриарха, но и против решений церковного собора, который он окрестил «соньмищем иудейским».

Вероятно, в это же время была разослана знаменитая память Никона. Текст ее до сих пор был не известен исследователям. Однако в собрании графа А.С. Уварова хранится любопытный документ, который в описи значится как «Поучение Никона священному чину и причетникам». Документ писан в столбец на двух склеенных сставах. Он представляет собой послание патриарха «архимаритом и игуменом, протопопом и всем священником, и дияконом, и причетником». Ссылаясь на церковные правила, Никон поучает духовенство, как следует себя вести во время литургии, в частности, как надлежит делать поклоны: «Ведомо ж нам и се, что во святые посты поклоны творят не по церковному преданию, еж есть метание с великими не различают: овии, поклонився единою на землю и тако не всклоняся, множицею крестится до точию головою кивает, а инии на скамейки. И о том бы вам самем испытноведати, что метание и что суть великие поклоны. Метание суть в пояс поклонитися — как мощи до земли рукою достать, а великий поклон — в землю челом ударить. И отныне клали бы есте сами поклоны и прочим повелевали по уставу святые Восточные церкви и по благословению нашего смирения вси вкупе равно тихо»[47]. В послании Никона дата не обозначена, но наличие в нем поучения о поклонах наводит на мысль, что источник мог появиться примерно в то же время, что и соборное деяние 1654 г. На мой взгляд, его можно с достаточно большой долей вероятия отождествить с памятью Никона, о которой упоминает Аввакум.

Очевидно, впоследствии эта память была напечатана. Среди документов Приказа книгопечатного дела сохранилось упоминание о печатании «листов о поклонах», причем «в деле стали 2400 листов, по 4 деньги лист». У документа нет начала, поэтому датировать его невозможно, но из другого источника известно, что в 1657 г. вышел повторный тираж «листов о поклонах»[48].

С. 138

Издание «листов» на Московском печатном дворе в середине XVII в. было делом обычным. Кроме «листов о поклонах» при Никоне издавались царские указы, «поповские и дьяконские» ставленные грамоты[49].

Можно ли утверждать, что распоряжения патриарха, против которых так страстно выступал Иван Неронов и другие ревнители благочестия, вызвали смятение умов в русском обществе? Источники свидетельствуют об обратном. Первые меры по изменению церковных обрядов оставили большинство прихожан равнодушными. Постановления собора 1654 г. и распоряжения Никона не соблюдались даже в Москве. Павел Алеппский, приехавший в столицу в начале 1655 г. и присутствовавший на богослужении в Успенском соборе, писал: «За вечерней и при каждом Аллилуйя, взамен малых поклонов, они делали большие до земли (…) Мы кладем после трех больших двенадцать малых поклонов, а они делают все большие до земли…»[50]. В другом месте он упоминает о том, что в церкви патриарх сам «стал говорить о крестном знамении, ибо русские не крестятся, подобно нам, сложенными тремя пальцами, но складывают их, подобно как архиерей, когда он благословляет. При этом Никон также сослался на свидетельство нашего владыки патриарха»[51]. Таким образом, можно заключить, что протест против «нововведенных дохматов» исходил только от опальных ревнителей благочестия, которые, лишившись своих мест, осуждали любые действия патриарха. Ни о каком расколе в Русской православной церкви в этот период говорить еще не приходится.

Очевидно, и для самого Никона церковная реформа была далеко не главным делом жизни. Расправившись со строптивыми ревнителями благочестия, патриарх больше не вспоминал о них. Правда, один из прежних «боголюбцев», Иван Неронов, доставил ему еще немало неприятностей. Даже в ссылке протопоп продолжал проповедовать и обличать монастырскую братию. За это он был отправлен на север, в Кандалакшский монастырь, под строгий надзор. Однако ему удалось бежать. Какое-то время он скрывался у своих друзей в Москве. По некоторым сведениям, он нашел приют у Стефана Вонифатьева. Патриарх Никон, озлобленный бегством протопопа, в мае 1656 г. созвал церковный собор, на котором присутствовал и патриарх Антиохийский Макарий. На соборе Неронов был заочно осужден и предан анафеме. Вот как описывал эти события личный секретарь патриарха Макария дьякон Павел Алеппский: «В воскресенье, после Вознесения, наш владыка патриарх служил в соборе вместе с патриархом Никоном, и они отлучили протопопа, который прежде состоял при царе. Это тот самый протопоп, которого Никон заточил, как только сделался патриархом за то, что он уподобился Арию и стал еретиком, произнося хулу на четырех патриархов и говоря о них, что они, по причине порабощения их турками, лишились своей власти, и произносил также хулу на Духа Святого. Этот несчастный, убежав из заточения, возвратился в столицу, где и скрывался. Патриарх тщетно разыскивал его, чтобы схватить, но не нашел, потому что он постоянно менял свою одежду и перебегал с места на место. Наш владыка патриарх через драгомана говорил перед всем народом так: назвал его вторым Арием, ибо как тот был протопопом в Александрии, так этот был протопопом в Москве; анафемствовал его, проклял и отлучил, а также всякого, кто послушает его слов»[52].

После смерти Стефана Вонифатьева в ноябре 1656 г. Неронов перестал скрываться. Он сам пришел на патриарший двор и, встретив Никона, открыто обличал его: «Что ты един ни затеваешь, то дело некрепко; по тебе иной патриарх будет, все твое дело переделывать будет: иная тебе тогда честь будет, святый владыко». Однако на этот раз репрессий не последовало. Напротив, Никон приказал выделить Неронову келью и разрешил ему приходить к себе в крестовую. Вскоре патриарх позволил протопопу отправлять литургию по старым служебникам: «Обои-де добры, — все равно, по коим хощешь, по тем и служишь»[53]. Этот факт указывает на то, что патриарх вовсе не стремился к бескомпромиссной борьбе за проведение церковной реформы.

Оставив патриаршество (1658), Никон несколько лет прожил в основанном им Воскресенском монастыре под Москвой. Там он написал свое «Возражение, или разорение смиреннаго Никона» на вопросы боярина Родиона Стрешнева и ответы на них газского митрополита Паисия Лигарида[54]. Это сочинение стало своеобразным духовным завещанием святителя. Он высказался по всем волновавшим его вопросам, среди которых главным был вопрос о соотношении светской и духовной властей. Но на нескольких сотнях листов своего труда Никон ни разу не упомянул ни о перстосложении при крестном знамении, ни о поклонах, ни о других обрядовых новшествах.

О церковной реформе умалчивают и иностранные источники. Например, Николаас Витсен, посетивший Россию в 1664-1665 гг. в составе голландского посольства, предпринял тайную поездку в Воскресенский монастырь, где лично встречался с патриархом. В своем дневнике он оставил колоритное описание внешности Никона и его поведения. В беседах с Витсеном

С. 139

патриарх сетовал, что после того, как он оставил Москву, дела там шли плохо: «Когда меня там нет, и они лишены моих благословений, всех они делают своими врагами, включая татар». Никона интересовали вопросы международных отношений. Он расспрашивал Витсена о «положении большинства государств в мире», но ни разу не заговорил ни о церковной реформе, ни об опальных ревнителях благочестия[55].

Только в последние годы жизни Никона старообрядчество стало превращаться в широкое движение. В 80-х гг. XVII в. оно вылилось в массовые самосожжения и бегство приверженцев старой веры на окраины Московского царства. Что же послужило причиной разрастания числа противников официальной Церкви? Ответ на этот и другие вопросы, связанные с историей раннего раскола, потребует новых исследований.